Любовь Рябикина - У каждого свой путь

— Будь ты не ладна, опять кто-то лазил! Ну неймется! И что за жизнь такая пошла…

Спустился на землю и направился к дровянику. Прежде, чем запереть снова, зашел внутрь, чтоб проверить, что унесли. Хотя и знал, что внутри оставалась лишь старая рухлядь. Сначала ничего не увидел, а потом замер…

На старом плотницком верстаке, укрывши пиджаком широкие плечи и поджав колени к животу, спал Николай. Солнечный свет, проникая сквозь широкие щели стен, лежал на его спокойном лице. Ладонь левой руки, как и в детстве, была подложена под щеку. На лице осталась грязь и ссадины, но отец сразу узнал сына. Подошел ближе и с минуту разглядывал постаревшее лицо. Боль сжала сердце. Николай спал спокойно и безмятежно. Его губы улыбались, лишь седина на висках не вязалась с этой детской улыбкой.

Алексей Гаврилович схватился за сердце. Несколько раз глубоко вздохнул и выбрался из сарая. Осторожно прикрыл дверь. Постоял, раздумывая. Морщинистое лицо, продубленное ветрами и солнцем, медленно бледнело. Он быстро зашагал к дому младшего сына. Не слышал, как обращались к нему с приветствиями односельчане. Просто шел, глядя перед собой остановившимися глазами, из которых потоками лились слезы. Все внутри сопротивлялось тому, что он собирался сделать, но старший Горев считал, что иначе поступить не может. Он всегда был честен и прям.

Вошел в дом, осторожно заглянув в комнату к жене. Маруся спала или делала вид, что спит. В последнее время она часто так поступала, чтобы не говорить. Муж не раз слышал, как она по ночам молилась за старшего сына перед иконами в углу, как плакала, чуть слышно всхлипывая и умоляя Господа простить его грехи.

Алексей Гаврилович зашел в спальню младшего сына. Залез на стул и снял ружье со стены. Из патронташа достал два патрона с жаканами и зарядил в стволы, стараясь не щелкнуть. Завернув ружье в снятую со стола скатерть, он пошел назад. Каждый шаг давался ему с трудом, но он шел, помня слова Маринки о предательстве. Слезы высушил весенний ветерок, но встречные мужики здорово удивились странному, мертвому, выражению глаз старого Горева.

Оглядевшись возле сарая во все стороны, Алексей Гаврилович развернул ружье и не таясь, распахнул дверь. Она заскрипела, с грохотом ударилась о торцы лежавших дальше бревен. Николай из-за шума проснулся и сел на станке, спустив ноги в туфлях вниз. Потер глаза ладонью и зевнул, автоматически приглаживая растрепанные волосы. Только потом он увидел отца с ружьем в руках. Сидел и смотрел в родное лицо, не в силах что-либо произнести. Старик глухо произнес:

— Пошли…

Его глаза были сухи и строги. Николай все понял. Медленно слез с доски и шагнул к двери, оставив пиджак на верстаке. Прошел, почти коснувшись отца, но тот отодвинулся в сторону, чтобы этим прикосновением не заставить себя отступить от того, что задумал. Сын вышел на улицу. Широкоплечий, красивый. Алексей Гаврилович зажмурился, чтобы не видеть его зрелой красоты. Скомандовал:

— К магазину иди…

Пошел сзади, держа родное дитя на прицеле. Народ возвращался с работы и с поля. Странная пара, идущая посреди улицы, заставила многих остановиться. Николая узнали и пошли следом за отцом и сыном. Алексей Гаврилович остановил его на маленькой деревенской площади:

— Пришли…

Николай повернулся к нему лицом:

— Отец…

Горев глухо сказал:

— Я тебе давно не отец. Мать кормила тебя грудью, качала по ночам, не зная, что растит чудовище. Ты продал и забыл все, что я старался тебе привить. Чужой бог стал тебе роднее всего. Ты предал Родину. Люди, мой сын предатель и убийца! За все, что он сделал, я сам убью его. Я приговариваю тебя…

Голос перестал повиноваться старику. Все молчали, не в силах поверить услышанному. Слишком чудовищна была открывшаяся правда. Алексей Гаврилович начал поднимать ружье к плечу. Николай стоял не шевелясь и спокойно слушал. Кое-кто слышал, как он облегченно вздохнул и даже улыбнулся. Сын стоял перед отцом в каких-то пяти метрах. С такого расстояния старик-охотник не мог промахнуться. Голубая рубашка очень шла сыну. Николай ждал выстрела очень спокойно, опустив руки по бокам. Толпа замерла…

Сквозь толпу прорвался смуглый мальчик. Он задыхался от быстрого бега. Волосы растрепались, на смуглых щеках проступил персиковый румянец. Верхние пуговицы на рубашке были расстегнуты. С отчаянием поглядел на отца и сына Горевых и кинулся к Николаю, прикрывая его собой:

— Нет, дядя Леша! Не-е-ет!

Глаза сверкали. Раскинутые в стороны тонкие руки напоминали крест. Юлька вырвала ручонку из ладони Елены Константиновны, с которой ходила в магазин и бросилась к брату. Обхватила Ахмада за пояс, прижавшись светловолосой головой к его животу. Вжала голову в плечи и прикрыла глаза в ожидании выстрела. Трое прибежавших следом за Сашей спецназовцев очумело замерли: дети защищали врага их матери. Сашка кричал: