Александр Тамоников - Американец, но все-таки русский

Воздушных судов в небе воюющего государства встречалось мало, и в эфире чаще всего стояла тишина. Молчали и пилоты вертолета с бортовым номером 27-120.

Но вот подвижный и разговорчивый Равиль Тараев более пяти минут спокойно усидеть не мог. Он поерзал на своем неудобном месте, надавил кнопку СПУ — самолетного переговорного устройства — и заявил:

— Мужики, отметить бы за ужином надо, а?

— Вчера же отмечали! — заявил правый летчик и удивленно глянул на него.

— Так сегодня тоже хорошо отработали!

— Да, неплохо. Только спиртного больше не осталось. Мы всю водку вечером прикончили.

— Я могу достать спирт! — с жаром предложил техник.

— Равиль, никто с тобой спирт пить не будет, — спокойно сказал Карбанов.

— Почему, Николай Алексеевич?!

— Потому что после спирта ты всегда собираешься лететь в Ленинград.

Михаил тоже припомнил такую вот странную особенность бортача, усмехнулся и добавил:

— А этот самый город на Неве, между прочим, давно переименован в Санкт-Петербург, да и рейсов туда отсюда нет.

Равиль на секунду приуныл, но тут же согласился:

— Это верно. Есть за мной такой косячок. Любовь моя первая там проживает, вот и тянет меня туда каждый раз как магнитом. Так что же, выходит, не будем отмечать?

— Долететь еще надо, — проворчал командир, настраивая радиостанцию на нужную ему частоту.

Он связался с «Восторгом», доложил о выполнении задачи и о расчетном времени посадки.

Тараев в это время проверил приборы винтомоторной группы, а когда общение с базой закончилось, снова стал донимать товарищей.

— Мужики, а если не спирт, то что? — осведомился он.

— А у нас есть выбор? — спросил Михаил и покосился на него.

— Нет, я не о сегодняшнем вечере, а вообще.

— Что значит «вообще»?

— Что вы предпочитаете употреблять внутрь?

— Не знаю, — сказал Гусенко и пожал плечами. — Брат пару раз привозил настоящее грузинское вино. Оно мне очень понравилось. Но где у нас такое найдешь? Поэтому беру спиртное наших проверенных производителей.

— А как называлось то вино?

— Вряд ли вспомню, — сказал правый пилот и мечтательно вздохнул. — Красное, полусухое. Название начиналось на букву «Б».

— Алексеич, а тебе что больше всего нравится? — спросил Равиль, обернулся к командиру и заметил, как тот посмеивается.

— А ты сам-то что пьешь, когда есть деньги и выбор? — осведомился Карбанов.

— Самое крутое, что мне пришлось пить, — это настоящий французский коньяк. Гостил я в Москве у тестя, вот он и угостил. Полторы тысячи евро одна бутылка стоит, представляете?!

— У тебя тесть не в Газпроме работает? — поинтересовался Михаил.

— Не, это ему однополчане на юбилей преподнесли. Он у нас военный пенсионер.

— Ну и как коньячок?

— Божественный. Вкус и аромат до сих пор забыть не могу.

Карбанов сверился с картой, подкорректировал курс и с кислой миной сказал:

— Грузия, Франция, Испания, Италия, прочая экзотика. Все это я пробовал.

— И что? Неужели не понравилось? — полюбопытствовал Тараев.

— Почему же? Пить вполне можно. Но видишь ли, в чем тут дело. В алкоголе главное — вовсе не цена и даже не выдержка с букетом.

— А что же?

— Атмосфера, Равиль. Та самая, которая создается при его употреблении. Для меня, к примеру, самым лучшим напитком по жизни стала дешевая водка сызранского, кажется, завода — мутная, наполовину потерявшая крепость, с радужными разводами и теплая.

Молодые члены экипажа с удивлением посмотрели на командира.

Тот проводил взглядом извилину узкой реки, проплывшую внизу, и подтвердил:

— Честное слово, ребята, водка была именно такой.

— Рассказывай, Алексеич, не томи!

— Ладно, слушайте. Представьте себе такую дивную картину маслом: теплый июньский вечер, звездное небо, узкая полоска газона между плацем и тротуаром. Три курсанта-выпускника. Один стоит на стреме, двое копают глубокую яму…

— Зачем копают? — опять встрял в разговор не в меру любопытный Тараев.

— Не перебивай, сейчас сам все поймешь. Так вот, до выпуска из училища остается ровно двенадцать часов, а мы — три давних дружка — копаем яму. Форма на нас старенькая, но чистая. Сапоги яловые в последний раз надраили. Лопата всего одна. Один копает, второй подсвечивает зажигалкой, третий сечет за главной аллеей, которая режет все училище пополам. Звезды, тишина и прочая романтика. Копаем час, второй, яма уже полтора метра в глубину. Наконец-то штык обо что-то лязгнул. Отбросили мы лопату в сторону, стали копать руками и какими-то палками. Устали, перепачкались, но все равно шли к цели… — Командир вдруг замолк, приподнял солнцезащитные очки и присмотрелся к обширной поляне, появившейся прямо по курсу.