Александр Тамоников - Волынская мадонна

Когда охранники ворвались в камеру, Кишко лежал на полу и трясся в агонии. Височная кость была расколота, на стене остались брызги крови и какая-то липкая желтоватая субстанция. Глаза самоубийцы уже закатывались. Его схватили за руки, за ноги, потащили в лазарет. Но подручный Горбацевича скончался, не приходя в сознание.

Когда Кисляр с виноватым видом сообщил Шелесту о случившемся, тот тоже впал в ярость, но быстро взял себя в руки. Кто не уследил? Арестовать, под суд!

Он потребовал продолжать допросы Приходько, Романюка и Замулы, не останавливаться, теребить их днем и ночью, не давать спать. Один из них предатель. Теперь это ясно. Задержанных не бить, но вызвать у них такой страх, чтобы предатель раскололся, как орех. Другие двое поймут и простят. Лес рубят – щепки летят. Не просто же так изрек эти мудрые слова Иосиф Виссарионович Сталин.

Шелест лично не принимал участия в допросах, курил, шатался по коридору, поднимался наверх, сидел в кабинете, усмиряя буйную психику. Потом майор сорвался с места и кинулся в больницу, где ему сообщили утешительные новости. Состояние Кутеповой стабильное, кризис миновал. Жить будет!

Романюк на допросах монотонно твердил, что ни в чем не виноват. Мол, не понимаю, в чем меня обвиняют. Глаза у парня потухли, он вздрагивал от каждого резкого звука. Замула начал заикаться, но держался дерзко, бросал саркастические замечания, за что получал не очень чувствительные затрещины. Леся Приходько быстро погружалась в какой-то анабиоз, переставала реагировать на раздражители, равнодушно смотрела перед собой, ничего не замечала. По приказу Шелеста экзекуторы обходились без рукоприкладства, ограничивались ярким светом в лицо, психологическим прессингом.

В четыре часа дня майор отдал приказ прекратить допросы, всех задержанных отвести в камеры. Противно было на душе. Он никогда не чувствовал себя бездушным палачом, искренне верил, что вершит закон и справедливость, а сегодня душу что-то сдавило.

Он прикорнул на жестком диване в соседнем кабинете и в шесть вечера вскочил с больной головой. Надо же, целых два часа проспал! Сколько полезных дел можно было сделать за это время!

Зевающего Гальперина майор отправил спать на тот же диван, сам сидел за столом, нахохленный как петух, листал какие-то бумаги. Его не покидало странное чувство, что пока он спал, произошло нечто очень важное.

– Разрешите, товарищ майор? – В кабинет просунулся капитан Кисляр. – К старшему сержанту Гусличу обратился местный житель, некто Левко Кирык. У него есть интересная информация по поводу одного из наших фигурантов. – Глаза капитана как-то плотоядно заблестели. – Он сейчас у меня в кабинете. Привести к вам или сами пожелаете подойти?

У Станислава неприятно засосало под ложечкой. Он предпочел размять кости, прогулялся.

В епархии Кисляра под хмурыми взорами двух оперативников прозябал мужичок не самого аристократичного вида, в залатанном пиджачке, мешковатых брюках. Он нервно приглаживал пятерней чахлые волосинки на макушке, заметно волновался.

– Вот это и есть наш дорогой Левко Кирык, – представил его Кисляр. – Ребята, спасибо, погуляйте.

Сотрудники НКВД послушно испарились. Мужичонка вскочил, вытянулся по стойке смирно.

– Вольно, пан Левко! – заявил Шелест и усмехнулся: – Сиди уж, нечего тут прыгать. Признавайся, чем знаменит.

– Мы чуть не шлепнули этого паршивца в прошлом месяце, – проговорил Кисляр. – Сейчас в аккурат сороковины справляли бы. Но он вроде одумался, на путь исправления встал, даже пару схронов нам выдал. Пан Левко у самого Назара Горбацевича в охранном взводе лямку тянул. Сейчас на элеватор чернорабочим устроился, семью кормит. Двое детенышей у него.

– Федор Ильич, побойтесь Христа, – взмолился Кирык. – Вы же про меня знаете, чего неправду-то вешаете? Я у бандеровцев всего полмесяца пробыл. Хлопцы по дворам ходили, насильно меня загребли. Служить, говорят, некому, нашу родную украинскую независимость защищать. Да откажись я, сразу к стенке встал бы. Не был я у Горбацевича в охране. Там настоящие псы служили. Меня просто иногда временно привлекали для усиления, ставили на пост у штаба. А как ногу сломал в августе, так сразу утек из этой армии. А что, причина уважительная, им сломанные ноги не нужны. Разрешили мне к семье вернуться эти отцы-благодетели, чтоб их!..

– А теперь про тот самый вечер, Левко, после польской резни. Ты бабу еще помянул.

У майора снова неприятно засосало под ложечкой, но он не менялся в лице.