Владимир Ефимов - Симуляция

Настал день, и Линда запела. Это было даже не пение, а скорее декламация. Она удивительно размеренно произносила заученные реплики на непонятном языке, и голос ее был неестественно высоким, и казался неживым. В паузах она наигрывала короткие музыкальные фразы. На тот момент, когда в школе ее сочли неудачницей, она только начала изучать ведовскую нотную запись. Помнила лишь отдельные знаки, но знакомили ее со всем алфавитом. Оставалось надеяться на то, что память хранит все, что в нее когда-то попадало.

К тому же нам невероятно повезло: она вспомнила фрагменты партитуры ведуньи из Блока. Возможно, ее учили именно этой мелодии. Соответствие, разумеется, заметил Берндт. Моего ассоциативного мышления на это бы точно не хватило, а Линда после всех моих экзерсисов вообще все чаще напоминала интеллектом двенадцатилетнего ребенка – именно в этом возрасте она заканчивала обучение. Теперь у нас были фрагменты звуков и соответствующая им нотная запись. Точнее, не у нас, а у Берндта, поскольку расшифровка – по его части.

В двух древних партитурах, что были у нас, некоторые куски совпадали знак в знак. Запись партии вокала оказалась замысловатым фонетическим письмом. Для каждого звука обозначался тон, громкость и фонема. Берндт заставлял Линду петь так и этак, слушал, сопоставлял, строил какие-то диаграммы, писал программы для перебора вариантов. Я отдыхал. И теперь уже я начал нервничать, придумывая разные способы, которыми Герберт или Мытарь могли бы нас найти. Потом Берндт стал звать меня послушать те или иные фрагменты и оценить их с программаторской точки зрения.

Возникла и еще одна проблема. Программатор не граммофон, при работе он должен подгонять звук под определенного человека. Линда этого не умела. А научить ее было бы очень непросто. На это ушло бы полгода, а то и год. Правда, ей надо было спеть одну единственную партитуру, но зато в расшифровке уверенности не было. Решили, что я буду ей дирижировать – давать указания жестами прямо во время работы.

– Докар!

– Что?

– Ага, попался!

Открылась тайна моего имени. Его звук встречался в партитуре. И Берндт был совершенно убежден, что алгоритм не подействует на человека с другим именем. Нужно было откликаться на это имя с младенчества, чтобы даже тело знало: "Докар – это я". Значит, я действительно нашел наследство Рамашкази. И я действительно был единственным человеком, способным его получить.

И еще это значило, что дирижировать я не мог. Дирижировать придется Берндту. Азы программаторства он знал, теперь я его срочно натаскивал нюансам. Он схватывал с удивительной скоростью, а все остальное время посвящал расшифровке и опытам с Линдой. По-моему, он вообще не спал. Глаза у него ввалились, но, полагаю, недели через две мы были бы готовы совершить попытку.

Берндт вбежал с телефоном в руках:

– Уходим. Время вышло. Нас ищут, пока в соседнем поселке.

– А… Откуда…

– Верные люди предупредили. Я готовился.

– Господи… Опять в бега!?

– Нет. Поздно. Время бегов кончилось. Найдем нору и начнем действовать.

– Как?

– Введем тебе алгоритм, как же еще!?

– Но вы не готовы!

– А мы постараемся.

– У вас ни шиша не получится!

– Если так, то тебе не повезло. Да и нам тоже.

– Мы же даже не знаем, как эта штука действует!

– Вот и узнаем.

Мы погрузились в машину, взяв только самое необходимое – лютню, деньги, кое-что из одежды и еды. Откуда взялась машина – я не знал. Берндт где-то купил или украл. Мы поехали поперек асфальта – в лес, благо, стояло лето, и проселки были сухи. Пропетляв до вечера, мы остановились на поляне, подкрепились припасами и приступили к сеансу.

Линда Лу взяла лютню, Берндт Ошима сел напротив нее, разложив перед собой распечатки и диаграммы, а я, Докар Ричард Дональд Петров, лег на спину и закрыл глаза. Открыв их, я ожидал увидеть бригаду монтажников. Ресет – лучшее, на что можно рассчитывать, если в твою голову лезет чокнутый дилетант с лютней на перевес.

– Докар!

– Да.

– Открой глаза!

– Что?

– Ты меня слышишь?

– Да.

– Сожми кулак.

Я сжал.

– Открой глаза. Ты меня узнаешь?

– Чирок.

– Какое сегодня число?

– Ну, началось! Ты получше ничего придумать не мог? Почему всегда спрашивают, какое число? Ты что, Берндт, не знаешь, что я всегда в числах путался!?