Андрей Воронин - Инкассатор - Страшный рассказ

Юрий загнал машину на стоянку перед подъездом, выключил фары и заглушил двигатель. Уже почти стемнело, лишь на западе в темно-синем небе горела узкая полоска заката. В теплых майских сумерках, пахнущих асфальтом и молодой, еще не успевшей запылиться листвой, негромко бренчала невидимая гитара. На вытоптанной площадке напротив соседнего подъезда метались неясные тени, оттуда доносился азартный гомон, визг и крики играющей в пятнашки детворы. Потом где-то наверху открылось, окно, и пронзительный женский голос повелительно крикнул:

— Юра, домой!

Филатов вздрогнул, но тут же рассмеялся и покачал головой: мало ли на свете Юр?

— Ну, мам, ну, еще полчасика! — проныл в ответ мальчишеский голос.

— Домой сейчас же! — безапелляционно заявила строгая мама и с треском закрыла окно.

Юрий выбрался из машины, разминая ноги, взял с пассажирского сиденья букет в шуршащей целлофановой обертке, захлопнул дверцу и, задрав голову, окинул взглядом фасад. Дом возвышался над ним шестнадцатиэтажным утесом, разлинованный лоджиями, испятнанный прямоугольниками освещенных окон, прорезанный вертикальными колодцами лестничных клеток, и Филатову подумалось, что применительно к этому архитектурному диву слово «фасад» полностью теряет смысл. Какой, спрашивается, фасад может быть у прямоугольной обувной коробки? Разве что считать фасадом ту сторону, в которой проделаны входные двери…

В две затяжки докурив сигарету, он выбросил окурок в сгущающуюся темноту и аккуратно расправил смявшийся целлофан, которым был обернут букет. Целлофан громко зашуршал; Юрий ощущал неловкость оттого, что держит в руках уже второй за день букет, — ему казалось, что выглядит он как последний идиот. «Правильно, — подумал он с иронией. — Очень мило! Я понемногу делаюсь похожим на Серегу Веригина. Тот тоже, небось, чувствует себя не в своей тарелке, идя по улице с букетом цветов. Зато бутылка в руке у него неловкости не вызывает. Да и у меня тоже, если уж на то пошло. Ну, на то мы и русские люди…»

Прочитав себе эту короткую, но весьма ядовитую нотацию, он вздохнул и двинулся к подъезду. На двери подъезда красовался кодовый замок — к счастью, не новомодный электронный, а старенький, механический. Юрий без труда определил трехзначный код по стертым почти до полной нечитаемости цифрам на кнопках и, сделав из пальцев трехногую «козу», придавил все три кнопки разом. Замок открылся с характерным щелчком, Юрий повернул ручку и вошел в пахнущую цементом и щами прохладную полутьму подъезда.

Произведя несложный подсчет в уме, он пришел к выводу, что нужная ему квартира расположена на двенадцатом этаже. Лифт здесь оказался на удивление чистеньким, без единой надписи на стенах — не то его отремонтировали недавно, не то жили здесь какие-то особенные, помешанные на чистоте люди. Впрочем, для поддержания порядка в лифте бывает достаточно парочки активных, горластых пенсионерок, которые не ленятся звонить по вечерам во все квартиры подряд и отчитывать всех без разбору за появившуюся на стенке царапину. Имея таких соседей, даже московский подросток трижды подумает, прежде чем выцарапать в лифте название своей любимой группы. В конце концов, ему, подростку, никто не мешает пойти в соседний подъезд и оставить свой автограф там — как говорится, и волки сыты, и овцы целы…

Лифт мягко, без толчка, причалил к двенадцатому этажу, двери разъехались в стороны — тоже мягко, почти беззвучно, прямо как в дорогом отеле, — и Юрий вышел на лестничную площадку, выложенную шероховатой терракотовой плиткой. По счастью, квартиры здесь располагались не блоками, как это частенько бывает, а вдоль коридора, так что отгородиться от лифта дополнительными дверями и решетками у здешних жильцов не было никакой возможности. Быстро сориентировавшись на местности, Филатов свернул направо и остановился перед дверью, на которой красовалась выполненная под медь, а на самом деле, несомненно, алюминиевая табличка с нужным ему номером. Поднеся руку к звонку, он подумал, что лет двести назад алюминий ценился дороже меди и даже, кажется, серебра; он где-то читал, что даже Наполеон щеголял нашитыми на мундир алюминиевыми пуговицами, считая это высшим шиком. Юрий не знал, с чего это ему вдруг пришли в голову мысли об алюминии и императоре Франции; очевидно, таким образом он пытался обмануть себя, отвлечься от тягостных раздумий о том, что скажет Нике, если та откроет ему дверь. В общем-то, после ее исчезновения говорить им было не о чем.