Сергей Скрипник: Горная база

К горлу безжалостного полевого командира подкатил ком, и он, как мальчишка, заплакал от своего бессилия. Он находился в пяти милях от Чартази, как вчера и позавчера и месяц назад. Но никогда за все это время он не был так далек от Чартази, как сегодня. Далек — мягко сказано. Клочок бумаги, доставленный ему только что жадным и продажным радистом, сделал Чартази недосягаемым. И не было в мире силы, способной это изменить. Чашу весов, на которой скромно теснилась цель всей его жизни, честь рода, перевесила чужая, та, что вместила один из худших людских пороков в глазах всевышнего — алчность. Вновь наступила тишина, шум стремительного Ландайсина ее только подчеркивал. Над зеленой чашей междуречья парили стервятники. Они кружили здесь целыми днями, зоркие глаза Махмуда к ним привыкли, как единственно безопасно движущимся точкам пейзажа. Но сейчас их полет приобретал зловещий смысл. Мстить. За мужскую слабость — слезы, не достойные воина. «Вам будет чем поживиться!» — не без пафоса сказал Махмуд в небо: жестокие люди тяготеют к театральным эффектам, если даже единственными его зрителями являются они сами. Как следует себя заведя, он кинулся через тоннель в лабиринт запутанных, пресекающихся и круто уходящих вверх переходов, выбитых в скалах самой природой. Надел бронежилет, сменил автомат на «Эффилд», навернул на винтовку глушитель, прицепил к поясу две гранаты и тяжелый старинный кинжал с рукоятью, инкрустированной серебром. Затем из его бойницы взметнулась в вечернее небо зеленая сигнальная ракета — условный знак его снайперам об окончании перемирия с правым берегом. В этом сигнале не было особой необходимости, так как ему все равно предстояло завернуть в каждую снайперскую бойницу, чтоб раздать отобранные оптические прицелы. Но опять сказалась тяга к мелодраматическим эффектам. Внизу, в тоннеле, подсвечивая себе зажатым в зубах фонариком, он восстановил свои хитрые растяжки. Гранаты были прикручены к арматурной сетке, натянутой строителями вдоль стен и свода, и соединены стальными нитями столь затейливо, что практически не оставляли никаких шансов ступившим в тоннель. Спусковые рычаги гранат освобождались по принципу домино. В ажурности этой ловушки тоже не было особой надобности, он мастерил ее, маясь от безделья и не один день, а потом, когда был вынужден встречать радиста из Камдеша, на выходе из тоннеля сам покрывался липким потом, боясь неосторожным движением привести ее в действие.

Сейчас он тоже покрылся испариной и, оттаскивая тело долговязого радиста от мотоцикла, вдобавок почувствовал, как у него дрожат руки. Что за черт, одернул он себя, впервые не узнавая того Махмуда Риштина, наводившего ужас на всю округу своими кровавыми набегами. Может быть, это малярия? Знобит, слабость, неспособность сосредоточиться. И какая-то тревога, точно против тебя ополчился весь этот мир — река, деревья, камни вместе с затаившимися поблизости шурави. Что ты ел и пил сегодня, Махмуд, не подмешали тебе зелья в кусок лепешки? Заглохший мотоцикл долго не заводился, потом так резко рванул с места, что Махмуд едва удержался в седле. Успокоился он, заглушив двигатель на грунтовке, у крутых, выложенных плитняком ступенек в Чартази, — здесь всегда останавливался и радист из Камдеша. А успокоил его неожиданно один из бачей старика Али, поджидавший на нижней ступеньке. Он принял Махмуда за радиста.

«Хорошо, что я успел к тебе! — обрадовался отрок. — Мой господин имеет для тебя поручение в Камдеш».

«Очень хорошо. Веди меня к нему», — ответил Махмуд. Они стали подниматься по ступенькам. Но вначале Махмуд перевесил свой «Магнум» со спины на правое плечо стволом вниз, так, что стоило только дернуть ремень винтовки, и она оказывалась под локтем, а палец — на спусковом крючке. Ему стало весело: он снова владел собой и узнавал того Махмуда Риштина, наводившего ужас на всю округу. Его немного удивило, что мальчик принял его за радиста. Тот никогда не носил оружия и был на голову выше. Но этот мальчик мог не знать радиста. У Абдулхая был целый гарем таких мальчиков. «Сейчас твой гарем осиротеет, гнусный старик!» — ликующе подумал Махмуд. Когда они проходили мимо большого сарая, им улыбнулся другой бача, с древним ружьем в руках. «Подумать только, этот старый ублюдок думает, что живет в прошлом веке и правит княжеством», — веселился Махмуд. Теперь он уже настолько владел собой, что мог позволить себе наслаждаться местью. Нет, старика он не убьет пулей, пусть тот не надеется — он перережет ему горло, как барану, но медленно и осторожно, чтоб не забрызгаться.