Сергей Скрипник - Горная база

«Ах, вот как?.. Нет. Ничего не говорите этому хлопчику о лесопилке!» — потребовал Дрепт, подумав: «Не война, а какой-то дурдом!.. Хотя, если здесь в Афганистане чему-то удивляться, то не шурави. В его отечестве такие отношения определялись, как кумовство, и клеймились на всех партийных съездах и конференциях».

У подполковника Чмелюка было не меньше оснований точно так же думать об этой войне — как о дурдоме. В Лянгар должен был лететь не генерал-майор Суслов, а он. И не бродить по гарнизону в поисках нечищенных солдатских ботинок, а убедиться в готовности РГ Дрепта приступить к выполнению задания. Он до последней минуты ожидал московской директивы на уничтожение тоннеля и дальнейших действий в рамках операции «Берроуз», но ее так и не последовало. Вместо этого лаконичный приказ прибыть в управление с докладом о целесообразности реформирования в частях спецназа — закрепления за ними постоянных авиационных подразделений Он не догадывался, что такое решение уже принято, и его доклад, как подтверждение целесообразности реформирования, ляжет, как приложение, в одну из папок канцелярии ведомства. Получив приказ прибыть в Москву, подполковник решился возразить и напомнить, что ответственен за исход операции, которая вот-вот начиналась, и попросил отсрочить командировку. «Приказы не обсуждают!» — ответили из Москвы. Ему ни словом не намекнули о дальнейшей судьбе операции, его роли в ней и не дали объясниться с подшефным Дрептом.

На прием к начальнику, в свое время ознакомившего его с материалами по операции «Берроуз», он на этот раз не попал, а человек, с которым довелось контактировать нынче в управлении, дал ему понять, что операция передана в ведение КГБ.

«До этого я сам додумался. Хорошо, тогда почему ее не перепоручили «Каскаду»? Почему рискуют наши ребята? Только ты не отвечай мне, как генерал, что на этой войне нет «наших» и «ненаших», — недовольно перебил он полковника Генова, бывшего сокурсника, успешно «десантировавшегося» после академии в главном управлении.

Чмелюк, забыв, где находится, сказал это громко, и высокий красавец Генов предупреждающе приложил палец к губам. Как старший офицер связи, он был посвящен в суть операции «Берроуз», однако, как офицер новой формации, относился к некоторым установившимся в аппарате порядкам скептически. Не трепетал перед святынями и мощами гээрушных старцев, посмеивался над надуманным ими сектантским аскетизмом и кое-какими пунктами кодекса чести. Но и бывший сокурсник Толя Чмелюк вызывал у него снисходительную усмешку своей наивностью и профессиональным провинциализмом. «Наши», «не наши»! Страдает из-за того, что отстранили от операции! Не дают разъяснений! Тоже мне — дюймовочка!

«Слушай, Чмелюга, — назвал он курсантским прозвищем старого товарища, — ну что ты пуршишь? В кои времена попал в первопрестольную из этого навозного Афганистана. Подумай, как провести с толком оставшиеся сутки. Хочешь — с семьей. А хочешь — собери по Москве наших ребят. А хочешь — совмести и то, и другое…»

Генов не понимал. Ему можно было позавидовать. Есть люди с врожденным чувством трезвого реализма, кто-то называет их пофигистами, но им от этого не кисло. Это не мешает им сохранять преданность дружбе. Генов, конечно же, готов был поделиться с Чмелюком интересующими того подробностями по операции «Берроуз». Но он не знал этих подробностей. И не хотел знать. Он мог поделиться своими соображениями.

«Что это тебе даст, старичок, подумай сам? Изменить обстоятельства тебе не дадут, пожаловаться — тоже. Хочется шокировать своим бесстрашием по отношению к начальству? Давай! Тебе еще припомнят газетную публикацию с понижением в звании… Нет, не хочешь? А подробности? Ну что они, масло прольют на твою душу? Вообрази, что у сановного однофамильца из комитета зачесалось левое ухо: захотелось ему попасть в анналы истории советской разведки уникальной операцией. Я технологию этого дела специально изучал и, так уж и быть, подарю. Готовь мраморный столик в «Праге» в пятнадцать ноль-ноль. Сегодня освобожусь пораньше и утешу…»

В «Праге» Генов аппетитно наворачивал корейку, запивая красным терпким вином, косил взгляд на редких здесь в такой час женщин и рефлекторно оглаживал плечо с полковничьим погоном, забыв, что на встречу с однокурсником, чтоб не бросаться в глаза, пришел в штатском. И посвящал он Чмелюка в свою науку лениво, вальяжно.

«Представь себе, друг мой, генерал-майора типа из сатиры Салтыкова-Щедрина. Из выдвиженцев. Было модно у нас делать начальников из простых рабочих и крестьян. А этот в силу больших связей и верноподданнических настроений быстро получил и звание, и должность, при этом не ударив палец о палец. Сидит в кресле то в Москве, то в посольстве в Лондоне, то снова в Москве, — конкретной работы нет, — и думает об орденах и славе. А не затеять ли какую-нибудь изящную интригу, дабы понравиться на самом верху и стать притчей во языцех?.. Я этому делу посвятил не один час, да и ты наверняка по своему опыту знаешь, что нет в нашей работе уникальных операций, это в приключенческом кино их представляют уникальными. Все дело в профессионализме и только. Если спросить слесаря-лекальщика, как он достиг мастерства, он недоуменно пожмет плечами…»