Сергей Дышев - Вы хотели войны? Вы ее получите!

«Взрывпакет» встрепенулся, схватил банку, швырнул на улицу.

– Вот такие как ты, – не вставая, прокомментировал Родин, – наносят непоправимый ущерб природе этого замечательного края... Когда скинемся отсюда, ни одного «бычка» чтоб не осталось. Забыли, что в разведке служите...

Приходько снова затянул:

– Командир, ну, ты все знаешь...

– Все в этих местах знает только аллах.

– Что они захитрожопили... И хотят перехитрожопить нас. Ведь знали...

– Ясное дело, знали, – согласился, наконец, Родин.

– Ага, и собирались оперативно сопровождать духов до России? – встрял Шевченко. – За дураков, что ли, нас держат?

Родин поднялся с матраса, разведя руки в локтях, хрустнул грудной клеткой, смешливо глянул на споривших.

– Эй, хохлы, знаете ли вы, что такое азиатская ночь? Нет, вы не знаете, что такое настоящая азиатская ночь! Выйдем на двор, парубки, глянем на небо!

Родин взял под руки парней, подтолкнул ко входу.

– Гляньте на это черное небо...

– Чертово... – буркнул Шевченко.

– Не прав ты, праправнук поэта. Это бархат, усыпанный бриллиантом. А какие эти звезды сочные и вкусные, як гарненькие, кругленькие кусочечки сала? А?

Приходько вздохнул, тоже настроился на иронично-мечтательный лад.

– Да какое сало при такой страшной температуре? Только шкварочки будут...

– Все небо – в сале! – добавил Шевченко. – И млечный путь нальет нам молока.

– Неплохо, праправнук, – Родин хлопнул Гриню по плечу.

– Стихи пишешь?

– Только вирши.

– Пиши вирши... Пушкин, по преданию, перед смертью завещал родичам-потомкам никогда не писать стихов. Ни в жисть. Чтоб не затоптали народную тропу, которая не зарастет. А вот Шевченко Тарас Григорьевич, в своем «Заповiте» сказал: «Поховайте, та вставайте, кайданы порвите, та злою вражьей кровью волю окропите... И мене в семье новой вольной не забудьте помянуты незлым тихим словом.» Так, что Гриня, пиши стихи и лучше – по-украински.

– По-украински и пишу... Кстати, Шевченко Тарас Григорьевич и в самом деле, чтоб вы знали, мой родич. По отцовской, соответственно, линии...

– А судьба его лет на десять лет солдатчины занесла в степи Оренбургского края, пустыни Арала... – Иван вздохнул, задрал голову. – И на этом азиатском небе вряд ли он видел порхающих муз в лентах и монистах... Однажды я со своей юной женой по турпутевке отправился в путешествие по Туркестанскому, как он назывался при царе, краю: Бухара, Ташкент, Самарканд. Группа была сборная, молодежно-пенсионная. Все из России. Ну, потряс Самарканд, конечно, Регистан, и особенно – обсерватория Улугбека с гигантским каменным квадрантом, это такая дуга, вырытая в земле, чтоб определять положение звезд. Так наш один дурень хлебнул где-то «чашмы», местного портвейна, свалился и вниз по этой дуге покатился, и все сорок метров своими ребрами пересчитал. Мы его потом «звездочетом» прозвали...

– Вплотную приобщился к древней цивилизации, – заметил Приходько.

– Ладно, пошли отдыхать... Темно, хоть глаз выколи. Бессчетнов, – позвал Родин. – Организуй охрану!

– Понял! – отозвался тот из-за брезентовой стены.

Пригнувшись, Родин и Приходько вошли в палатку.

Бессчетнов уже подвесил под потолком фонарь с мощным аккумулятором, и в его свете лица бойцов были, словно бронзовые изваяния; кто травил вполголоса анекдоты, кто уже завалился на спальный мешок.

Шевченко решил напоследок выкурить еще одну сигарету, подумал вдруг мельком о том, как спустя годы яростные события прошедшего дня поблекнут, и вряд ли он когда-то захочет зарифмовать их в стихи. Он щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Огонек выхватил Гриню в круге света и еще чернее сделал обступившую ночь. Он не сразу и увидел, как из кромешной тьмы, будто из густого киселя, появился силуэт. Шевченко вздрогнул и напрягся при виде материализовавшегося пришельца, но тут же узнал его по голосу.

– Да это – я...

Он жестом подозвал Гриню. Шевченко, чертыхнувшись (не дают покурить спокойно), затянулся сигаретой, шагнул к ночному праздношатающемуся.

– Слыш, братан, командира позови, поговорить надо, – произнес он тихо, буквально одними губами.

– Ладно, если только не спит уже, – кивнув, согласился Гриня, не ведая, что это будут последние слова в его жизни. Он повернулся, но не успел сделать и шага: человек из ночи неожиданно выхватил из-под куртки нож, резко вонзил в спину. Так же проворно убийца приглушил ладонью предсмертный хрип жертвы, и, подхватив осевшее тело, аккуратно опустил на землю. Оглянувшись, натянул вязаную шапку на глаза, превратившуюся в черную маску, резко вырвал нож из раны, шагнул в темноту – и пропал, растворился.