Всеволод Бенигсен - ВИТЧ

— А как он выглядел?

— Брат этот? Да, честно говоря, странно — совсем и не похож на покойного… Но с двоюродными это бывает…

— Ну а все же?

— Нет, ну нашего жилец был такой интеллигентный… вполне себе благородный… а этот какой-то молодой… взгляд такой тяжелый… Что еще… Ну, брюнетистый такой… А-а… подбородок раздвоенный…

— Подбородок?

— Ага. Я такие вещи сразу подмечаю. У меня у первого мужа был такой. У мужиков с такими подбородками характер тяжелый. Лучше не связываться.

— Слушайте, — вдруг засуетился Максим, озаренный нелепой догадкой, — а ямочек, ямочек на щеках не было?

— Ой, точно. Были. А я и забыла.

Максим застонал, прикрыв глаза.

— Вы что? — испуганно спросила женщина.

— Да я-то ничего, — раздраженно ответил Максим. — А вот вам бы следовало в следующий раз документы проверять у таких братьев.

Он повесил трубку и уставился на стену.

Панкратов. Точно Панкратов. А кто еще? Все верно. Зонц знает о Блюменцвейге. Панкратов пришел забрать документы. Ну и что дальше? А дальше ничего.

Пазл сложился, но сложился как-то неправильно. Его изогнутые детальки упруго вписались друг в друга и даже создали ровный четырехугольник, но… картинки по-прежнему не было.

Максим просто не знал, что ему делать со всей этой информацией. Можно было бы потребовать объяснений у Зонца, но только какой смысл? А если он скажет, что про Павелецкий вокзал он узнал по каким-то своим каналам, а за вещами заходил не Панкратов, а кто-то на него похожий? И что? Максим начнет расследование? А главное, куда это все ведет?

Во рту стало кисло, как будто он только что облизал протекшую батарейку. Нестерпимо захотелось выпить. Но Максим мужественно сдержал этот позыв.

Нет, нет. Надо писать книгу. Заказ-то пока никто не отменял, слава богу. А что касается Зонца, то просьбу его он выполнил, больше он ему ничего не должен. Точка. Правда, взамен он ничего не получил. Ну не считать же лепет Купермана полезной информацией. Другое дело, что Привольск оказался тоже довольно интересной темой. Если вдуматься, поинтереснее «Глагола». Тут тебе и настоящее диссидентство, и гонения, и даже героический побег Блюменцвейга. Можно и ВИТЧ как-нибудь приплести. Для забавности.

Максим расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, уселся за компьютер и стал перво-наперво чистить текст книги. Это было старой привычкой — сначала перечитать и исправить уже написанное, затем двигаться дальше. Но едва Максим закончил правку, зазвонил мобильный. Это был Толик.

— Что делаешь?

— Работаю над книгой, — ответил Максим, уставившись в монитор и пытаясь вспомнить, как употребляется глагол «довлеть».

— Молодец.

— Спасибо, учитель, — отозвался Максим. — Между прочим, скоро закончу. Так что дай мне координаты своего издателя, я с ним свяжусь.

— Координаты?

— Ну да. Телефон, например.

— А у меня нет.

— То есть как?!

— Да он мне сам обычно звонит. Но ты не переживай. Как только позвонит, я все передам. Ты, кстати, оторваться не хочешь? Есть интересная тусовка.

— Знаю я твои интересные тусовки. Бродят медийные рожи с бокалами дорогого шампанского и думают, что они что-то из себя представляют.

— Ой, да ладно. Можно подумать, твои диссиденты интереснее.

— Да уж поинтереснее. Люди все-таки реальность меняли, за свободу боролись. Теперь, правда, этой свободой пользуются твои медиарожи, но это уже претензии не к «моим диссидентам».

— Мои медиарожи тоже реальность меняют.

— Они ее не меняют. Они ее сами выдумали, в ней живут и нас в ней жить заставляют.

— Ладно, не хочешь — как хочешь. Но когда захочешь, помни — я всегда готов. Как пионэр. Ха-ха.

Затем раздались короткие гудки, но Толиков смех еще долго звенел в ушах Максима, подобно улыбке чеширского кота, которая, как известно, исчезала последней.

Следующие несколько недель Максим упорно трудился над книгой. Шлифовал корявости, выправлял нестыковки, безжалостно вычеркивал как фальшивый пафос, так и чрезмерный юмор, чувствуя себя эквилибристом на проволоке — шаг влево, шаг вправо. Тем не менее как он ни старался держаться в описании глагольцев-привольчан относительной объективности, а все равно выходила некоторая героизация. В немалой степени этому способствовал и сам привольский лагерь. А также полное отсутствие собственно трудов этих самых привольчан-глагольцев. Нет, экземпляр «Глагола» он все-таки забрал у Бухреева, но где взять романы, повести и статьи, написанные героями его книги? Девяносто процентов этих произведений писались в стол и канули в Лету. Были ли они действительно хороши — утверждать спустя столько лет было сложно. В этом Максим убедился, перечитав «Глагол». Нет, по меркам своего времени некоторые из рассказов и повестей были верхом смелости, но с художественной точки зрения оставляли, мягко говоря, желать лучшего. Единственная вещь, которая произвела на Максима впечатление, была небольшая, но абсолютно безумная пьеса Блюменцвейга (кто бы сомневался), в которой Ленин, подобно Дракуле, вставал из гроба, покидал Мавзолей и шел пить кровь своих сограждан. В отличие от набивших оскомину рассказов про восставших из гроба вождей и царей, которые, оказываясь в современном городе, приходили в ужас от увиденного будущего, в пьесе Блюменцвейга Ленин вообще не интересовался реальностью. Он просто нападал на припозднившихся прохожих и пил у них кровь. Насосавшись крови, он возвращался в Мавзолей, где хватался от смеха за бока и картавил в злорадном экстазе: