Всеволод Бенигсен - ВИТЧ

— Это что же? — спросил Максим.

— А я поясню. Пришедшая норма, как сказал Блюменцвейг, диктует свои ценности. Довольно убогие, откровенно говоря. Да, пока все сыты, и обуты, и веселы, и водка дешевая, и туры в Египет есть, и по телевизору прыгает гламурная молодежь, все прекрасно. Но постепенно это становится обычным джентльменским набором. А представьте первые трудности. Вот кризис ударил. Пока ничего, более или менее держимся. А представь, что он действительно затянется на десятилетия. И вдруг вся эта масса, все это серое вещество, образно выражаясь, понимает, что эти ценности, которые были универсальным абсолютом, уже не так доступны, как раньше. И надо вытаскивать себя из болота за собственные волосы, потому что больше ничего другого нет. Вы себе представляете недовольство медведя, которому сначала объяснили, что мед — главное в этой жизни, а потом этот мед забрали? Вот в чем вся штука. Это только кажется, что государству нужна безликая масса. Ими, дескать, легко управлять. Но масса не бывает просто так послушной. Есть два варианта: страх и доступные, подчеркиваю, доступные навязанные ценности. Причем чаще всего в одном флаконе. Скажем, тоталитаризм — это страх плюс навязанная сверху норма.

— Есть еще вера, — заметил Максим, слегка подавленный неожиданным красноречием Зонца.

— Да, вера в государство. Как, например, на Западе. Но у нас ее нет. И никогда не было. Только опять же, если под страхом. Как нас крестили силой, так и верим.

— Я вообще-то про бога, — робко заметил Максим.

— А это вообще ерунда. Реально верующих у нас

в стране единицы. Церковь отделена от государства. К тому же сколько у нас конфессий? Это даже не обсуждается. Иными словами, государство должно обеспечивать отходные пути. А таковыми могут быть только духовные ценности. Отдушина. Некое отстранение. А откуда им взяться? И тут мы возвращаемся к ВИТЧу. Когда безликой становится интеллигенция, за ней таким же становится и остальной народ. Интеллигенция — это дрожжи. Должно быть какое-то брожение.

«Ты, однако, еще и философ», — подумал Максим, но вопрос о ВИТЧе его зацепил за живое.

— Знаете… может, вы и правы. Но посмотрите на меня. Я писатель. Закончил литинститут. Подавал надежды. Моя повесть «Чтобы все по-честному» была обласкана критикой и коллегами. Разговоры о новом молодом писателе и так далее. Потом были менее удачные вещи, но неплохие. Была, конечно, и откровенная халтура. Кроме того, смею заметить, я занимался искусствоведением. Возможно, это даже в большей степени мое призвание, чем литература. Но чем я занимаюсь сейчас? Пишу? Нет. Сижу, правлю чужие бездарные сценарии, кропаю статейки в разные журналы. Причем никому не нужны мои знания, а ведь я уверен, что в стране наберется не более полутора десятков людей, которые с таким же рвением отсматривают новое кино, читают новую литературу и так далее. Так чем вам не ВИТЧ?

Зонц покачал головой.

— Это не ВИТЧ. Скажите, вы довольны своей жизнью?

— Скорее нет, — хмыкнул Максим.

— Вы считаете свое нынешнее положение соответствующим вашим, ну, пусть не талантам, но хотя бы знаниям?

— Нет.

— Вот то-то и оно, — заключил Зонц. — А люди с ВИТЧ, по мнению Блюменцвейга, — это люди, которые больше не рефлексируют. Они вполне довольны тем, что изменили сами себе. Слышал такой термин «творческое самоубийство»? Так вот это счастливые творческие самоубийцы. Живые трупы. Мертвые души. Которых скушала реальность. Был такой английский поэт Хаусман, не слышали?

— Очень даже слышал, — обиделся Максим на подозрение в невежестве, хотя что именно этот поэт написал, не помнил.

— Ну вот у него был такой стишок. В вольном переводе с английского звучит примерно так:

На последних словах Зонц неожиданно захохотал, но оборвал свой смех так же резко. Нет, у него явно была какая-то кнопка.

— Иными словами, все это — мертвые души. Которые творят для мертвых душ. Вам, кстати, нравятся «Мертвые души»?

— Гоголя? — растерялся Максим.

— Нет, Гегеля, блин! Ну Гоголя, конечно.

— В общем да, — пожал плечами Максим.

— А знаете, что единственной живой душой на весь роман является Чичиков? Все остальные — мертвы либо в прямом смысле, либо в переносном. А почему? Потому что они мыслят узко, не глобально. Даже самые деловитые из них смешны. Они не готовы ничем поступиться ради высоких интересов. И только один Чичиков готов голодать, мерзнуть, врать, изворачиваться, колесить по России.