Дик Фрэнсис: Пятьдесят на пятьдесят

— Ну а вас как величать? — спросил я.

— Питер, — ответил он. — Питер Джеймс Тэлбот.

Да, действительно, отца моего звали Питер Джеймс Тэлбот. Эти имя и фамилия были выведены зелеными чернилами в моем и его свидетельствах о рождении. Я знал и помнил каждую букву в этих документах. На протяжении многих лет записи в них были единственным связующим звеном между мной и родителями. Свидетельства и еще маленькая выцветшая и измятая фотография, которую я всегда носил с собой.

Я достал из кармана бумажник, передал ему снимок.

— Блэкпул, — уверенно произнес он, изучая фотографию. — Это снято в Блэкпуле. Мы ездили туда в ноябре, посмотреть иллюминацию. Триша, твоя мама, была на третьем месяце беременности. Беременна тобой.

Я взял у него снимок и долго смотрел на молодого человека, стоявшего рядом с темно-зеленым «Фордом Кортина». Прежде я проделывал это сотни раз. Потом поднял глаза на человека, сидевшего напротив, снова взглянул на снимок. Я вовсе не был уверен, что это один и тот же человек, но и сказать, что это не одно и то же лицо, не мог.

— Ты уж поверь, это я, — сказал он. — А это моя первая в жизни машина. На этом снимке мне девятнадцать.

— А маме сколько было? — спросил я.

— Вроде бы семнадцать, — ответил он. — Да, точно, ей тогда только что исполнилось семнадцать. Я еще тогда пытался научить ее водить машину.

— Рановато вы начали.

— Да… пожалуй. — Он смотрел смущенно. — Мы не планировали заводить детей. Так уж вышло. Сюрприз.

— Спасибо, — саркастически заметил я. — А вы были женаты?

— Когда был сделан этот снимок, нет.

— Ну а когда я родился? — спросил я, не уверенный, что хочу знать ответ.

— О, да, — уверенно ответил он. — Тогда уже были.

Странно, но я испытал нечто похожее на облегчение, узнав, что являюсь законнорожденным. Впрочем, какое это имеет значение, особенно теперь? И все-таки, решил я, имеет. Это означало, что отношения между родителями были серьезные. Возможно, даже была любовь. Им было небезразлично, по крайней мере тогда.

— Почему ты уехал? — спросил я. Главный вопрос.

Он ответил не сразу, сидел и смотрел на меня.

— Испугался, наверное, — после паузы ответил он. — Когда твоя мама умерла, я понял, что с младенцем без жены мне не справиться. Вот и сбежал.

— Куда?

— В Австралию, — сказал он. — Но не сразу. Сперва завербовался на торговое судно под флагом Либерии, в ливерпульских доках. Плавал на нем, повидал весь мир. Потом сошел в Мельбурне и остался там.

— Зачем теперь вернулся?

— Подумал, неплохая идея, — ответил он.

«Идея — хуже некуда».

— На что рассчитывал? — спросил я. — Что я брошусь к тебе с распростертыми объятиями, и это после всего, что было? Я считал тебя погибшим. И вот еще что. Думаю, для меня было бы лучше, если б ты действительно погиб.

Он смотрел на меня печальными глазами. Наверное, я все же переборщил.

— Ну, — начал я, — определенно было бы лучше, если б ты не вернулся.

— Но я хотел увидеть тебя, — сказал он.

— Зачем? — громко спросил я. — Ведь все эти тридцать семь лет ты меня видеть не желал.

— Тридцать шесть, — поправил меня он.

Я горестно всплеснул руками.

— Еще того хуже. Ведь это значит, ты сбежал, когда мне исполнился год. Как мог отец совершить такое? — Я снова разозлился, причем не на шутку. Пока что самому мне Бог детей не послал, но это вовсе не означало, что я их не хотел.

— Прости, — сказал он.

«Этого явно недостаточно», — подумал я.

— Так что все же заставило тебя приехать именно сейчас? — спросил я. — Почему не решался на протяжении стольких лет?

Он сидел прямо передо мной и молчал.

— Ведь ты даже не знал, что твой отец умер. Ну а мать, моя бабушка? Ты ни разу не спросил о ней.

— Я хотел видеть только тебя.

— Но почему именно сейчас? — снова спросил я.

— Я долго думал об этом, — сказал он.

— Только не пытайся сказать, что тебя вдруг одолели муки совести, — выпалил я и иронически расхохотался.

— Эдвард, — строго заметил он, — тебе эта язвительность не к лицу.

Смех так и застрял в горле.

— Ты не имеешь права указывать мне, как себя вести, — со всей серьезностью сказал я. — Ты потерял это право, когда удрал.

Он смотрел на меня, как побитая собака.

— Так что тебе надо? — спросил я. — Денег у меня нет.

Тут он резко поднял голову.

— Мне не нужны твои деньги.

— Тогда что? — спросил я. — Только не говори, что нужна любовь. Не получишь.

— Ты счастлив? — неожиданно спросил он.