Дик Фрэнсис - Пятьдесят на пятьдесят

Но выставить на скачки «рингера» всегда было гораздо труднее, чем люди себе это представляли, особенно если лошадь числилась за большой конюшней с хорошей репутацией. И не только потому, что с введением чипов качество идентификации значительно повысилось. Если лошадь впервые участвовала в скачках, ее обязательно сканировал прикрепленный к ипподрому ветеринар, хотя позже это делали значительно реже; однако это вместе с подробным «лошадиным паспортом» сильно затрудняло подмену одной лошади другой. Вторая трудность заключалась в том, что во всех этих процедурах участвовало слишком много людей.

Есть одна испанская поговорка: «То, что знают двое, известно лишь Богу. То, что знают трое, — знают все».

Выставить на скачки «рингера» требовало знаний и подготовки, и тремя людьми тут никак не обойтись. Мальчик-конюшенный, водитель специального фургона, организатор самой перевозки и жокей — это уже не говоря о владельце и тренере.

Держать мошенничество в тайне от них просто невозможно, потому как каждый сразу поймет и узнает — лошадь не та. Люди, каждый день работающие с лошадьми, видят в них личности, знают все их черты и индивидуальные особенности, относятся к ним не как к животным. Часто говорят, что любой выдающийся тренер лучше знает характер и особенности своих лошадей, нежели членов собственной семьи. Поговаривали, будто Лестер Пиггот, великий тренер, мог узнать любую лошадь, на которой он когда-либо скакал, даже если она убегала от него под проливным дождем, окутавшим все вокруг непроницаемой пеленой.

И все довольно быстро, если не сразу, заметили бы, что выходящая на круг знаменитость вовсе не является той, за кого ее выдают, и завсегдатаи скачек легко могут различить «рингера», если, конечно, его не растили и готовили где-то в далекой от естественного окружения среде. Так что вряд ли можно надеяться на то, что секрет, известный пусть и ограниченному кругу лиц, не выплывет вскоре наружу.

Так что толку от всех этих идентификаций с помощью чипов?

Пытаясь найти разгадку, я наконец уснул.

Не уверен, что меня разбудил именно шум, но внезапно я проснулся и, лежа в темноте, вдруг со всей отчетливостью понял: что-то не так.

Я лежал тихо, на спине, дышал еле слышно.

Как это обычно бывало летом, одно из окон спальни я оставил открытым. Но никакого подозрительного шума за этим окном не было. Ничего, кроме ветерка, шелестевшего в листве березы, что росла у дороги, ну и отдаленного шума автомобилей, изредка проносившихся по Эбби-Хилл.

Я уже начал думать, что мне померещилось, как вдруг снова отчетливо расслышал тот же звук. Приглушенный, поскольку дверь в спальню была закрыта, но я сразу понял, что это такое. Кто-то расхаживал внизу по кухне, открывал шкафчики. Дверцы кухонных шкафчиков захлопывались с помощью маленьких магнитов. Как раз такой характерный звук я только что и услышал.

Я лежал и думал: что же делать, как лучше поступить?

Сержант Мюррей предупреждал, что свидетели убийства часто подвергаются опасности, и я уже пожалел о том, что не воспринял эти его слова всерьез.

Может ли человек, находящийся внизу, причинить мне вред или удовлетворится обшариванием кухонных шкафчиков, думая, что я крепко сплю?

Проблема заключалась в том, что мне как-то не слишком верилось, что пробравшийся в дом незнакомец обшаривает шкафчики с целью приготовить себе чашку чаю или кофе. Нет, он наверняка пришел за отцовским рюкзаком или его содержимым, но ни того ни другого в кухне не было. Я все спрятал в шкаф в спальне, затолкал в самый дальний угол. И это только вопрос времени, рано или поздно он догадается об этом, поднимется сюда и увидит, что я не сплю.

Может, стоит поднять шум, сбежать вниз по лестнице, потребовать ответа на вопрос, кто пробрался в мой дом, и спугнуть незваного гостя? Но затем я вспомнил два удара ножом, нанесенные отцу в живот. Может, ко мне пожаловал тот тип с близко посаженными глазками со стоянки в Аскоте, может, у него с собой нож с лезвием двадцати сантиметров в длину, который он, не задумываясь, пустит в ход, стоит ему меня увидеть?

И вот я тихо и осторожно потянулся к телефону, который стоял на тумбочке, с намерением позвонить в полицию. Решил, что все же лучше остаться в живых, даже если поздней предстоят неприятные объяснения на тему того, как это у меня в шкафу оказались тридцать тысяч фунтов наличными, принадлежащие кому-то другому. «Куда как лучше, — подумал я, — чем проливать из-за них кровь».