Аслан Кудабаев - Сила одного

Весь этот сброд сидел на нарах в битком набитых камерах. От нечего делать скованные одной цепью солдаты занимались тем, что отравляли друг другу и без того незавидное существование.

Сильные в силу своей не особо изощренной фантазии издевались над теми, кто был послабее. Конвоиры, чья жизнь была не намного лучше тех, кого они охраняли, от скуки периодически жестоко избивали “постояльцев” гаупвахты.

Единственным приятным событием в этом аду были, пожалуй, приемы пищи. Причем сама пища была такой же отвратительной, как и жизнь на “гарнизонке”.

Все это Данко ощутил на себе довольно скоро. И потянувшись, один за другим, длинные дни заключения на гарнизонной “губе”. Тоскливые, сумасшедшие— и похожие один на другой.

И все это время Данко усиленно думал. О том, как поступить ему дальше. Рассказать о побеге заключенного все начистоту? Но кому рассказать об этом? Да и кто ему— какому-то солдату— поверит? И даже если поверят, только себе хуже сделает. Даже если не посадят в дисбат, прикончат сообщники старшины. К тому же, как узнал Данко, заключенный, как и говорил старшина, вернулся на зону с повинной. Но Данко, несмотря на все убеждения старшины, все-таки посадили. Сюда— до суда. Дальше скорее всего ждет дисбат. То самое, чем его пугал старшина. Еще до того, как произошли последние события. Проклятый старшина. В том, что Данко теперь гниет здесь, он один виноват. Данко почувствовал, как внутри его поднимается дикая злоба. Но злоба была бессильной, ничего он поделать не мог. По крайней мере, пока находится здесь. Сидит, запертый, в этом душном вонючем подвале, под охраной конвоиров. А где-то там, на воле, разгуливает старшина. Разгуливают убийцы часового. И те, кто виноват в смерти Мишки Салахова. Разгуливают те вышибалы из бара. И разгуливает Наташа… И о нем, Данко, наверное, даже не вспоминает. При мысли о ней сердце Данко снова заныло. Лучше бы он о ней и не вспоминал. Было бы все же спокойнее.

Примерно на восьмой день отсидки, уже после завтрака, дверь их камеры внезапно открылась. Стоявший за ней офицер— старший над конвоирами, — не утруждая себя словами, кивком головы сделал знак обоим сокамерникам Данко выйти из камеры. Те быстро повиновались. Стоявший рядом с офицером солдат повел их в другую камеру. А сам офицер со смешанным чувством подозрительности и любопытства еще раз тщательно оглядел Данко с ног до головы. Затем вдруг отступил в сторону, уступая кому-то дорогу. Одинокая лампочка, горевшая в камере, светила тускло. Лампочка, горевшая в коридоре, светила намного ярче. И когда в дверном проеме выросла гигантская фигура, в камере словно стало темно.

Поскрипывая начищенными до блеска сапогами, натянутыми на широкие и согнувшиеся, словно под тяжестью тела, ноги, в камеру шагнул здоровенный детина. В дверной проем свободно могли пройти двое. Он же с трудом протиснулся в нее один. Его безразмерная форма не топорщилась, а свободно облегала массивные плечи и грудь. На темном— то ли от загара, то ли от копоти— лице, белели два шрама. Узкие щелки, служившие, очевидно, глазами, разделял сплюснутый разлапистый нос. Голова его была наголо брита.

сделав несколько шагов по камере, солдат— громадина опустил находившиеся за спиной руки— кувалды и развернулся к двери. Офицер— конвоир, все это время бывший скрытым от Данко могучей спиною нового сокамерника, оценивающе взглянул на обоих, а потом. Все так же молча, словно слова ему приходилось приобретать за наличные, захлопнул дверь камеры.

После этого в камере воцарилась тяжелая тишина. Данко буквально чувствовал, как она непомерным грузом давит ему на плечи. Новая компания явно не вселила в него жизнерадостности. Впрочем, и сам великан-пришелец никакой радости от встречи с Данко, похоже, тоже не испытывал. Сделав короткий шаг, новичок— если можно было так назвать этого, видимо, всякое повидавшего субъекта— опустился на узкую скамью, которая жалобно скрипнула от непосильного бремени.

— Ты с какой части будешь? — спросил его Данко, чтобы разорвать повисшую в камере черной тучей тягостную тишину. Здоровяк медленно, словно башню танка, повернул свою лысую голову в сторону Данко и молча уставился на него. Затем вдруг растянул в улыбке-оскале свои похожие на узкий длинный шрам губы. Данко понял, что спрашивать его о чем-либо— глупое и бесполезное дело. Показав в ухмылке свои кривые передние зубы, великан еще медленнее, словно на его затылке стоял стеклянный сосуд, снова вернул свою голову в прежнее положение. На его левом виске Данко вдруг увидел крохотную, едва заметную на темной коже татуировку— букву “Т”. Мгновенно его осенила догадка— это же Тайсон! Такое погоняло у этого звероподобного монстра. Еще служа первый год, Данко достаточно наслушался рассказов про этого Тайсона. И, исходя из услышанного, а теперь и лично увиденного, Данко заключил, что погоняло принадлежало этому монстру по праву. Причем трудно было сказать, кто из Тайсонов был более свиреп— подлинный или этот.