— Возможно, — сказал китаец, — я сумею избавить всех нас от пустой траты времени, а лично вас — от продолжительной агонии. И, поверьте мне, мой запутавшийся друг, я употребляю слово «агония» только из чувства приличия. Давайте определимся. Мы имеем основания полагать, что вы не Хейг, и желаем знать, кто вы. Скажете правду, и мы сможем прийти ко взаимоприемлемому соглашению. Солжете — и не перестанете сожалеть об этом.
«Хейг…— лихорадочно соображал Ник. — Прикрытие организовал Хоук. И не в его обычаях — подбирать прикрытие, которое можно запросто сорвать. Да и было ли оно сорвано? Откуда им знать, что я не Хейг? Документы были безупречными, а настоящий Хейг — надежно укрыт под защитой ЭКСа… Может, сблефовать?»
— Не понимаю, — произнес он вслух, — зачем мне заключать с вами соглашение? И почему вы думаете, что я лгу?
Едва заметная улыбка тронула застывшие губы допросчика.
— Вам нравится разбазаривать время. Но это не поможет. И конечно же, вы не рассчитываете, что я выдам свой источник информации. Однако сделаю два маленьких намека. Во-первых, вы с неподобающей готовностью вступили в чужой для вас мир. Во-вторых, ваше тело — его сила, проворство и шрамы на нем. Тренированное тело, очень тренированное, и не для преподавания философии. Но хватит. Я трачу время, как и драгоценные слова. Будьте так добры, скажите, кто вы, прежде чем я вынужден буду убедить вас.
Ник напустил на себя крайнее замешательство.
— Вы несете абсолютную чепуху. Разумеется, я поддерживаю физическую форму, ну и что?
Человек в черном поглядел еще на Ника и медленно поднялся.
— Да, тело у вас замечательно сильное и здоровое, и мы имели возможность в этом убедиться. И не удар любителя свалил моего коллегу. Мы заинтересованы в вашем теле, и, по-видимому, вы тоже. Вероятно также, что вы не обделены разумом, хотя пока что не проявили его. Но, полагаю, проявите сейчас.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — упорствовал Ник. — Когда полиция…
— Не будет никакой полиции, никто к вам не придет на помощь. В течение ближайшего часа ваше чудесное, на зависть натренированное тело будет приведено в негодность и разрушено. — Слова падали медленно и веско, обмануться в их смысле было невозможно. Черный Китель не из тех, кого можно вовлечь в праздные разговоры. Его глаза впились в Ника. — Разрушено… Но оно продолжит свою жизнь. И пока изуродованное тело будет влачиться по отпущенным вам годам, разум будет вопить о милости смерти. Потому что разум тоже будет страшно и навсегда обезображен. Вы превратитесь в жалкого болвана, вылупившего мертвые глаза на пустоту грядущего. А от прошлого у вас останутся воспоминания только о невыносимой боли и ужасе.
— Бог ты мой! — воскликнул Ник. — Звучит ужасно. — Вряд ли профессор Хейг выразился бы именно таким образом, но Ник не мог сдержаться.
Взгляд Черного Кителя изливал на него злобу.
— Вы думаете, я шучу. Посмотрим. — И кивнул стоявшему за ним человеку, тот вышел из комнаты.
— Он пошел за оборудованием. Мы используем более утонченные методы, чем ваши американские громилы. А сейчас я спрашиваю в последний раз: кто вы?
Ник осклабился.
— Что ж, в последний раз, — выдохнул он яростно, — скажу вам, кто я. И тогда ты, бандит с большой дороги, и твои прислужники можете отправляться ко всем чертям! Я — Джеймс Николас Хейг, доктор философии, приглашенный читать лекции в Калифорнийском университете. Прекратите же этот безумный фарс и выпустите меня отсюда!
Ник закрыл глаза и сделал глубокий вздох. Каждый рано или поздно ошибается, видимо, сейчас настал его черед.
— Нет, вы останетесь с нами, профессор, — услышал он вкрадчивый голос, и боль напомнила о себе, ударив по затылку.
«А может, Хоук все-таки ошибся? Он должен был сообразить, что я не очень-то впишусь в обстановку колледжа…»
Ник сразу узнал устройство. Впервые увидел его вскоре после войны, когда помогал ликвидировать концлагерь под Иокогамой. Затем наткнулся на него во время секретной миссии во Вьетнаме, участвуя в рейде на штаб-квартиру Вьетконга. И разговаривал с одной из его жертв — за несколько часов до того, как этот человек покончил жизнь самоубийством.
Он был превосходным агентом, с телом и разумом железной крепости. И все же раскололся. Угрызения совести были не главной причиной его самоубийства.
Никто не знал китайское название этого устройства, но как-то один американский агент в своем донесении обозвал его Увещевателем. Прозвище закрепилось: штуковина ужасно умела убеждать.
Читать дальше