Сергей Зверев - Здесь стреляют только в спину

– Ты куда подевалась, Даш? У меня аж волосы дыбом...

– А вот, – гордо сказала я. – Сквозь землю провалилась.

В итоге измотанный горе-спасатель предпочел не выяснять, где кончается овраг, а, ненормативно выражаясь, полез в гору. Уснул он в гигантском дупле уродливо-сказочной сосны, где было тепло, сухо, по размеру, и не принимай его периодически жуки-короеды за дерево, все было бы терпимо. В дупле он и проснулся, когда на востоке стали бесшабашно палить. Доведенный до крайности, спасатель быстро сообразил, что двум смертям не бывать, и, не скрываясь, побрел на восток.

– А вертушку из болота, между прочим, выковыривали два дня, – не в строку заметил Борька, вороша палочкой пунцовые поленья, – пока не пригнали «Ми-12» из Троицкого. Приподняли над болотом, трупики вынули и обратно опустили. Вот и не осталось одаренных детишек в Ытык-Кюеле.

Турченко помрачнел. На приятном открытом лице судорожно шевельнулись скулы.

– Но ты и вправду, Сань, смотрелся неубедительно, – хрипло раздалось из кустов. – Лично мне по барабану, но Усольцев поймал тебя конкретно...

Экая неожиданность. Я осталась сидеть, замороженная, вытаращив глаза. Борька с Турченко вскочили, единовременно взметнув стволы.

– Ко мне! – рявкнул Борька. – И без глупостей!

– Обнажи личико, Гюльчитай, – хмыкнул Турченко.

Ветки затряслись, и на полянке появился самый незаметный в нашей компании – Сташевич.

Жизнь не баловала нас. Физиономически Сташевич узнавался, но при этом возникало чувство жалости. На лице, точно камуфляж, цвела грязь. Мокрый, как водяной, уделан всем, на что щедра тайга: от уснеи и хвои до жухлой ромашки. Сутулился, смотрел исподлобья.

– Бодался с кем-то, – предположил Турченко, с подозрением разглядывая прибывшего.

– Мир входящему, – приветствовал Борька. – Ты один?

– Один, – прохрипел Сташевич, выдвигаясь к центру поляны. Вид у него, конечно, был возмутительный. – Сама ты страшенная, – огрызнулся он, предвосхищая мой робкий вопрос, снял с плеча и бросил к костру набитый чем-то мягким мешок. – Держите, коллеги. От нашего стола вашему.

– Голова Невзгоды? – пошутила я.

Все рассмеялись, громче всех Борька. Напряжение, сковавшее людей, ослабло.

– Рыба-сом, – объяснил Сташевич. – Они по дну обычно лазят, хрен доберешься. В Сибири вообще редко встречаются. А тут бреду по мелководью, смотрю, змеюга из глубины хвост кажет. Пожрать, наверное, поднялась. Я пулю не пожалел, а потом вытаскивал ее, гадину, полчаса, наверное. Оттого и мокрый. Она скользкая, вся в соплях – у сомов ведь чешуи нет.

– Молодец, – похвалил Липкин. – А ты точно один?

– Да точно, – сплюнул Сташевич. Купание в холодной воде (даже не само, а прогулка в мокрой одежде) не замедлило сказаться – он надсадно хрипел и с болью сглатывал.

– Я так и знал, что это Невзгода, – возбужденно защелкал пальцами Борька. – Она не придет. Я сразу ее, стерву, раскусил. То прозорливой прикидывается, то паинькой, то никакой, то власть узурпирует, когда ее вакуум образуется... А что в этом странного, мужики? Мы живем в эпоху, когда происходит стирание граней между мужской и женской работами. Серьезно, коллеги, недалек тот день, когда баба и коня с мужиком на скаку остановит, и в горящий Госдеп США войдет, положив охрану...

– А чего ж ты за ней приударить хотел? Вона как обрабатывал – издалека, – ехидно заметила я.

– А чего тут стремного? – расширил глаза Борька. – У меня основной инстинкт работает, между прочим, как часы. Гормоны в крови бушуют. За кем мне ударять, за тобой, что ли? Да мне твой муж такой основной инстинкт промеж рогов покажет, что я навеки дорогу к вашему брату позабуду... Но согласись, Дашок, и отдай мне должное – я недолго этой ерундой занимался. Воскресенье, понедельник – не больше. А потом – как отрезало.

– Ладно, заткнись, – сказала я. – Вся твоя трепотня – пустые звуки «му». По спутниковому аппарату разговаривала не женщина.

Борька обиженно надулся. Дескать, вечная история – только замыслишь выгодное дельце, как придет баба и все испортит. Пока он дулся, простуженный Сташевич описал свою часть приключений. У самолета он не был, труп Усольцева не видел и вообще пришел с другой стороны – с юго-западной. От Невзгоды с Усольцевым он не сбегал в отличие от Турченко. Просто обнаружил в один момент, что находится в лесу в гордом одиночестве. Что этому предшествовало, он помнил неотчетливо. Был момент, когда зацепился курткой за сучок, перелезая через поваленное дерево. Была лисья нора, из которой блестели глаза. Густой частокол волчьего лыка, опасный торфяник, поросшая мхом яма, в которую он по неосторожности свалился. Но все это время где-то неподалеку различал голоса спутников. То впереди, то справа. А потом вдруг перестал. Не в привычках Сташевича кричать «ау». Он продолжал идти сквозь ельник, по дороге переждал короткую, но бурную грозу, а когда вышел из темного леса в светлый, то понял, что произошло одно из двух: либо он сам потерялся, либо ЕГО «потеряли»...