Владимир Гриньков - Украсть у президента

– Славочка! Давай как-нибудь в следующий раз об этом поговорим, – предложила Лена.

Она произнесла свои слова ласково, но Корнышева будто ударили. Он даже обмяк. Потому что она не отнеслась к его словам всерьез и вообще тяготилась его обществом. Она вряд ли захочет встретиться с ним в следующий раз. И даже телефонных разговоров постарается избегать. Потому что все ей представлялось не иначе как поступками нетрезвого мужчины, который завтра же и сам будет жалеть о том, что накуролесил накануне и глупостей наговорил.

– Зря я тебе сказал, что выпил, – поморщился он. – Ты теперь как-то относишься к моим словам… несерьезно… Это не пьяный бред, Лен. Ты пойми. Я действительно всерьез. И я о тебе думал все это время. Узнавал. Справки наводил. Я жил этим. Понимаешь? Ты в школе работаешь! Знаю даже в какой. На проспекте Мира. Про мальчишек твоих знаю. Старший уже ходит в школу. В ту самую, где ты работаешь. Паша твой работает в издательстве на Хорошевском шоссе. И на его фамилию зарегистрированы сразу два мобильных телефона: билайновский и МТС. А у тебя один телефон – МТС. У вас машина. «Рено». Записана на тебя…

– Ты все это узнавал? – недоверчиво поинтересовалась Лена.

И снова он обнаружил, что совершил непростительную глупость.

– Ты же убиваешь мою надежду, – пробормотал он растерянно.

– А какие надежды у тебя были, Слава? – Лена не сердилась, но ей было неуютно рядом с ним. – Ты приезжаешь среди ночи, говоришь какой-то вздор… Да! Не перебивай, пожалуйста! Это действительно вздор, Слава, – то, что ты говоришь. Чего ты добиваешься? Какие такие надежды есть у тебя? Ладно, я согласна, – с подозрительной кротостью вдруг объявила она. – Поехали. Где твоя машина? Я бросаю здесь все. К черту мужа. К черту детей. И квартира мне моя четырехкомнатная не нравится! И родственников я уже терпеть не могу! Меняю жизнь, Слава! С тобой хоть на край света!

– Зачем ты говоришь эти глупости! – морщился Корнышев.

– Это не мои глупости, Слава.

Подразумевалось, что это его глупости, что он несет вздор, но тут Лена обнаружила, что сгоряча наговорила лишнего, устыдилась собственной жестокости, раскаялась и сказала извиняющимся тоном:

– Славочка! Я не хотела тебя обидеть! Прости меня! Только пойми, что у всех нас уже есть прошлое. Ты не можешь вот так просто прийти и забрать меня в свою жизнь. Это не получается, тут легко и просто все не сложится, тут легкости не будет. У меня за плечами груз прожитых лет, и это очень серьезно, Славочка.

Она осторожно прикоснулась к Корнышеву. Он стоял бесчувственным истуканом.

– Ты не сердишься на меня? – спросила Лена и заглянула ему в глаза.

– Зря я, наверное, сегодня выпил, – пробормотал Корнышев. – Прости!

Он развернулся и быстро пошел прочь, унося с собой пережитое им потрясение. Он жил мечтой, и эта мечта была то единственное, что примиряло его с окружающим миром. Только что его мечта умерла. Скоропостижно скончалась.

– Слава! – обеспокоенно сказала ему вслед Лена.

Это она убила его мечту. Он не обернулся на голос убийцы.

Он обогнул угол дома, сел в машину, завел двигатель злым поворотом ключа.

– Дурак! – процедил сквозь зубы.

Злился и чувствовал себя униженным. И ничем это поправить было нельзя.

– Вы с ума сошли! – сказал Калюжный. – И как вам это только в голову могло прийти!

Он воздел свои коротенькие крепкие ручки к потолку, призывая небо в свидетели овладевшего его подчиненными безумия.

Корнышев и Горецкий сидели напротив генерала с видом людей, готовых к любому повороту в своей судьбе.

Генеральское дело – казнить и миловать. А им остается только ждать, как там оно все повернется.

– Рассказать этому новоиспеченному Иванову все его прошлое! – покачал головой Калюжный. – Здрасте! Мы тут всю информацию засекречиваем и малейшей утечки боимся! У вас при входе каждое утро карманы выворачивают и охрана при малейшем намеке на записывающую аппаратуру на уши встает! Ни одного файла информации в компьютер не загоняем, все только на бумаге, а бумага под замком! И вдруг предлагается за здорово живешь все выложить осужденному на пожизненное заключение! Городу и миру! Всем, всем, всем! Сами додумались или надоумил кто?

Горецкий совсем потух. Он вообще очень трепетно относился к начальству, и любое недовольство, даже в легкой форме проявляемое шефом, напрочь выбивало его из колеи. Он пришел в кабинет Калюжного с планом мероприятий, который озвучил вполне уверенно и связно, потому что этот план казался ему логичным и способным привести к успеху, но первое же препятствие лишило его уверенности и куража.