Владимир Гриньков - Украсть у президента

– Долго бегал, гад.

– Сколько отмерено было, столько и бегал. У нас все по графику, – сказал стрелок. – Лишнего не побегаешь.

Где-то в недрах видеомагнитофона неспешно скользила лента, а на экране телевизора двое находившихся в комнате зрителей видели убогое убранство казенного кабинета и в том кабинете – сидящего перед видеокамерой человека с затравленным взглядом убитого и не ждущего ничего хорошего от этой жизни существа. В том кабинете был еще кто-то – невидимый собеседник человека перед видеокамерой, и этот «кто-то» обнаруживал себя только голосом.

Голос за кадром:

– Назовите себя: фамилия, имя, отчество!

Человек на экране испуганно зыркнул в объектив видеокамеры и поспешно ответил:

– Иванов Виталий Сергеевич!

Голос за кадром:

– Кто вы по профессии? Чем занимались до момента совершения преступления?

– Водитель я… На «КамАЗе»… Был… В Рязанской области.

Голос за кадром:

– А фамилия Ведьмакин вам известна?

– Конечно!

Голос за кадром:

– Кто такой Ведьмакин?

– Потерпевший… Я его, в общем… В состоянии алкогольного опьянения… Убил…

Голос за кадром:

– А вот этот человек вам знаком?

Появившаяся в кадре рука прежде невидимого человека выложила на стол перед осужденным Ивановым фотографию. Иванов всмотрелся в снимок, покачал головой.

– Нет, я в первый раз вижу.

Голос за кадром:

– Этого человека зовут Вячеслав Геннадьевич Корнышев. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

– Нет, не слышал никогда.

Один из зрителей обратился к другому, показывая на человека на экране:

– Как думаешь – он искренен?

– На все сто! – уверенно ответил собеседник. – Ни Корнышева он не помнит, ни о Ведьмакине не знает ничего, кроме того, что он его когда-то угрохал в пьяном угаре. Мозги ему прочистили основательно. Он теперь ни за какие коврижки не вспомнит, что он – генерал Калюжный Олег Харитонович.

– Кончать его надо было сразу, этого Калюжного.

– Нельзя было сразу. Тут очередность, – засмеялся собеседник. – Сначала Ведьмакина закопали, он живой был гораздо опаснее, нельзя было его в тюрьму возвращать. Но если взяли из тюрьмы человека на время, так надо непременно возвратить, чтобы бухгалтерию вертухаям не портить. Отдали им Калюжного под видом зэка Иванова. Там начальник тюрьмы свой в доску, он молчать будет, и с ним уже все договорено. Недельки через две у осужденного Иванова случится внутреннее кровоизлияние, и он помрет в тюремной больничке.

Оба собеседника непроизвольно посмотрели на экран, где пока еще живой что-то говорил осужденный Иванов-Калюжный, и жить он будет совсем недолго. Ему надо было подменить умершего перед ним Ведьмакина, и смерть Ведьмакина отсрочила смерть самого Калюжного, такой вот вышел ему счастливый билет, хотя он сам об этом даже не догадывался.

– Выключи, хватит.

Погас экран телевизора.

– А мужика этого долго гоняли, – будто с упреком произнес один из мужчин.

– Какого? Корнышева?

– Да, так, кажется, его фамилия.

– Ушлый оказался. Подготовка хорошая. Мы его выводили на закладки, а он все время кого-то другого вместо себя подставлял. Пришлось делать персональную закладку, для него лично. Там он и спекся.

– М-да, люди гибнут за металл, – сказал мужчина, поднялся из кресла, подошел к окну и долго смотрел на переливающуюся огнями Эйфелеву башню. – Но это с гарантией? – неожиданно спросил он, не оборачиваясь.

– Что именно?

– Больше неприятностей у нас не будет?

– Все, кто посвящен в подробности, – те с нами в доле. А чужаки… Справимся, если полезут.

– Когда я был маленький, – вдруг сказал человек у окна, глядя на залитый огнями Париж, – у меня была одна-единственная рубашка. В ней я ходил в школу. А рубашка эта досталась мне от старшей сестры. Девичья была рубашка, и надо мной в классе смеялись, а никуда не денешься. Мать работала уборщицей, получала восемьдесят рублей, из них двадцать отдавали за комнату, а на оставшиеся шестьдесят жили месяц втроем.

Он замолчал и долго ничего не говорил, будто пребывая где-то далеко, в своем бесконфетно-печальном детстве. Встрепенулся:

– О чем я говорил?

– О рубашке.

– Нет, на самом деле я про другое. Я про то, что я любого на куски порву, кто за моими деньгами придет.

– Теперь долго не придут. Некому.