Владимир Гриньков - Санитар

– Вот так хоромы у тебя, – хохотнул гость. – Целый дворец. А я до сих пор в своей пятикомнатной теснюсь.

Они вошли в номер, и Подбельский дверь закрыл. Он так себя вел, будто никого здесь больше и не было – ни Паши, ни начальника охраны. Виталий Викторович развернулся и ушел, не сказав ни слова, а через несколько минут появился вновь, но уже с картонной коробкой в руках, из которой торчали горлышки бутылок и какая-то снедь. В номер он вошел без стука, но дверь, войдя, за собой прикрыл плотно, и опять у Паши в душе заскребли кошки. Из номера теперь до него доносились приглушенные звуки разговора, но это не помогло Барсукову избавиться от ощущения собственной ненужности. Это угнетало его и не давало распрямиться. Виталий Викторович еще пару раз уходил и возвращался, но Паше ни слова не сказал и не взглянул даже ни разу. В этом спектакле Паше, похоже, досталась роль человека из массовки. Роль без слов, просто стоять истуканом.

В очередной раз из номера выходя, Виталий Викторович дверь прикрыл неплотно. Так торопился, что не закрыл ее и ушел, а Паша, мимо проходя неслышно, уловил обрывок фразы:

– …дела серьезные пошли, Юра…

Голос принадлежал Подбельскому. Паша у косяка остановился и замер. В нем сейчас проснулось почти детское любопытство.

– Может, ты преувеличиваешь? – Это уже Юра басил.

– Куда уж там преувеличивать – киллера подослали.

– Чего хотят от тебя? Подмять?

– Подмять, да. Это моя территория, Юра. Я здесь хозяин. И я об этом знаю, и они об этом знают. И нам не ужиться.

– Они не хотят делиться? Или ты сам не хочешь этого?

– Никто этого не хочет. Предложили мне в долю войти…

– О!

– Да чепуха это все, Юра! Я поторговался для блезиру, даже выторговал себе половину – но все обман, я же вижу. Они еще одного киллера готовят, наверное, и им время нужно.

– Первым ударь! Что ж они, шакалы, на твоей территории…

– Да знаю я это все! Но мне самому времени хоть немного надо. Сейчас затаились все, Хохряков, сволочь…

– Кто такой Хохряков?

– Мэр наш. Как запахло жареным, в тень ушел. Ждет, чья возьмет, с победителем и будет дело иметь. И все они так. И милиция, и…

– Ни от кого нет помощи?

– Ни от кого, Юра.

Звякнуло стекло о стекло.

– Будем! – Голос Подбельского.

Слышно было – выпили.

– Но я сомну их, – сказал Подбельский и вдруг засмеялся. – Во мне сейчас азарт прямо охотничий разыгрался. Знаешь, как у зверей? У каждого своя территория. И если чужой вторгся – война. Потому что двоим здесь не жить. Или я, или ты. Да? Насмерть, только так. Потому что территория – это твоя жизнь. Добыча, пища. И если ты вожак и во главе стаи…

– Ты заигрался, Дима.

– А-а, брось. Я с ними справлюсь. И всем докажу, что я, Подбельский, здесь, на этой территории, имею право…

– Ты Валентину отправил?

– С детьми. Каждый вечер им звоню.

– И сам поезжай.

– Нет, Юра. Уехать – значит сдаться.

Паша едва успел от двери отпрянуть – вдруг услышал на лестнице шаги. Встал в отдалении от двери, с каменным лицом. Виталий Викторович прошел мимо, даже не взглянув по обыкновению. Дверь за собой на этот раз прикрыл плотно.

Гость от Подбельского уехал за полночь. На ногах держался нетвердо и был мрачен почему-то, Подбельский его по плечу похлопывал и говорил:

– Тебя в самолет не пустят, если букой будешь.

– Пусть попробуют только, – еще больше помрачнел Юра. – Я их всех на пенсию досрочную поотправляю.

Спустились вниз, но на улицу Подбельский не вышел, простился с гостем в вестибюле, и они долго стояли, обнявшись. Как-то картинно все выглядело – в сумраке, при полупогашенных лампах, молчаливые охранники застыли безмолвными тенями, и в центре – двое обнявшихся мужчин. И только когда Юра отпрянул резко и решительно, Паша увидел слезы – их и не было почти, лишь блеснуло что-то в глазах и исчезло тут же. Юра развернулся и пошел прочь, уже вышел даже из коридора, но вернулся вдруг и пьяно крикнул, через порог не переступая:

– Я всех поубиваю в этом городишке, Дима, если с тобой случится что-то!

Подбельский дернулся, будто хотел за гостем своим броситься следом, а тот уже по ступенькам вниз сбежал и в машину садился.

Подбельский развернулся и пошел к лестнице. Паша следом за ним тенью скользнул и опять коньячный аромат уловил – ну почему они все так коньяк любят пить? И едва Паша подумал об этом, как Подбельский спросил у него, не оборачиваясь:

– Коньячку хочешь?

Паша оглянулся даже – его ли спрашивают, и когда понял, что его, ответил коротко: