Владимир Гриньков - Приснись мне, убийца

Он не ошибся. Все свое богатство старуха прикрывала собственным телом. Денег в матраце было не так уж много, зато оказалась пухлая пачка облигаций. Он знал, что все эти облигации просрочены, и оставил их, даже не притронувшись к ним.

Сухонькое старушечье тело лежало, скрюченное, на кровати. Он скользнул по нему взглядом и опять сморщился.

– Ты! – крикнули ему. – Послушай!

– А?! – в испуге закричал он.

– Послушай!

Он открыл наконец глаза. Над ним склонилась Вика.

– Что случилось, Олег?

Козлов ошалело осмотрелся. Он лежал на кровати в своей квартире, а перед ним стояла Вика. Она, наверное, так и вскочила, как была, неодетая, чтобы включить свет, и теперь прикрывалась простыней.

Лицо у Козлова было такое серое, будто его испачкали пеплом.

– О черт, – прохрипел он. – Не могу так больше!

Из его глаз катились слезы, но он этого не замечал.

Солнце заглядывало в окно. От яркого света Козлов щурился. Может быть, и не щурился вовсе, а хмурился – как знать. Вика деловито заваривала кофе. За все утро она не произнесла ни слова.

– Прости, я напугал тебя, наверное, – осторожно сказал Козлов.

Вика с шумом поставила чашки на стол, разлила в них кофе.

– Ты хотя бы можешь мне объяснить, что происходит? – Это были ее первые слова за утро.

– Я не знаю. Честное слово, не знаю. Я плохо сплю.

– Кошмары мучают?

– Да.

– И что тебе снится?

Козлов зябко повел плечами, потому что даже воспоминания о кошмарах были для него ужасны.

– Я не хочу говорить об этом.

– А я бы послушала, – заинтересовалась Вика.

– Я все время кого-то убиваю.

– Каждую ночь?

– Не каждую. Не часто. Но это повторялось уже несколько раз.

– И что ты видишь? Кровь?

– Да.

Козлова опять передернуло.

– Ты выпускаешь свою агрессивность таким образом, – предположила Вика.

– Ты так думаешь?

– Да. Ты по природе, наверное, очень агрессивен…

– Никогда такого за собой не замечал.

– И тем не менее. Агрессия там, внутри тебя. Очень глубоко, ты и сам о ней не знаешь, наверное. Вот так живешь и думаешь, что ангел и мухи обидеть не способен, и вдруг откуда-то из глубины…

– Не надо, – попросил Козлов.

Вика взглянула на него и замолчала.

– Я бы на твоем месте пошла к врачу, – сказала она после паузы.

– К какому врачу?

– К психиатру.

– Да ты что! – вскинулся Козлов. – Я, по-твоему, псих?

– Ну зачем же так сразу – псих? – пожала плечами Вика. – Понимаешь, у тебя разлад в душе. Что-то тебя тревожит. И кто тебе поможет, если не специалист?

– Они меня сразу в психи запишут. Потом не отмоешься. Это как клеймо на лоб. Бац – и на всю жизнь.

– Найди врача, который займется тобой анонимно.

Козлов вздохнул.

– Не хочу я ничего этого.

– Ты на себя посмотри, Олег. Выглядишь ужасно.

Он и сам прекрасно знал, как выглядит.

– Я все думал, что это кончится.

– Почему?

– Не знаю. Думал, что причина в одиночестве.

Он с ней и ночь провел не как с женщиной. Он искал защиты. Вика осторожно погладила Козлова по щеке.

– Хочешь, я поищу для тебя хорошего врача?

– Нет! – вскинулся Козлов. – Не надо ничего!

Вика опечаленно вздохнула:

– Ты как маленький ребенок.

А он и был маленьким ребенком. Испуганным и беззащитным.

– Как знаешь, – сказала Вика. – Я тебя неволить не стану.

Профессор Вольский имел внешность гнома. Розовощекое лицо, нос картошкой, клок седых волос на голове, только колпака для полного сходства не хватало. Он не умел быть строгим, и поэтому Козлов надеялся, что разговор о его ненаписанной диссертации дурного оборота не примет.

– Как успехи? – бодро спросил Вольский.

Он сидел в старом вытертом кресле и при появлении Козлова отложил в сторону потрепанный журнал. Водилась за ним слабость – читать старые журналы.

– Все у меня нормально, – в тон Вольскому отрапортовал Козлов, но без особого энтузиазма.

Вольский был его научным руководителем, и они встречались с ним раз в две недели – Козлов докладывал о том, что успел сделать, а профессор одаривал ученика ценными советами. Об успехах на этот раз Козлову нечего было доложить.

– Что пишут? – спросил он, кивнув на журнал.

Разговор о диссертации хотелось отодвинуть на потом.

– Интересная вещь, – развел руками Вольский. – Оказывается, цветок меняет свой запах после того, как его сорвут. Вот бы никогда не подумал.

Ему, наверное, и вправду это было интересно.