Эльмира Нетесова - Закон - тайга

Уснуть бы… Но сон не шел.

Старая няня, поправив одеяло, рассказала фартовому о сельских новостях. Тимка слушал и не слышал. Понемногу задремал. И вдруг знакомое имя донеслось:

— Дарья о тебе надысь справлялась. Обещала навестить. Все спрашивала про тебя.

Тимоха улыбался: значит, помнила его баба!

Он ждал утра. Вечером Дарья вряд ли навестит. Устанет после работы. Одной в бане легко ли управляться? После суматошного дня дотащить бы ноги до дома. А утром, перед работой, может заглянуть на пяток минут.

Почему раньше не пришла? Ведь были выходные. Но кто ей Тимка? Видно, не болит бабье сердце. Не дорог он ей, не нужен.

«Вот и прихиляет позже всех. Не поспешит. Чтобы чего не подумал, не возомнил. А может, и вовсе не нарисуется. Пообещала… Ну и что с того? Кто я ей? Кочегар бывший. Таких в Трудовом полно. На всякого не наберешься тепла. Верно, забыла, как звать. Да и что я оставил на память в ее сердце? Ничего. Значит, ждать некого. И не только она сплюнет, услышав обо мне. Тот же Притыкин, — ёрзнул Тимка на койке. — Дед от зверя спас, от смерти. Дышать оставил. Ведь промажь он или рань медведя, тот на старика попер бы. А кто деда выручил бы? Не успел бы карабин перезарядить, как в жмура медведь обратил бы. О том старик знал. И все ж решился. На это фартовые не рискнули б. Никто. А дядя Коля о себе забыл. О нем, Тимохе, думал. Не зря следом пошел! Испугался за напарника. Не доверился тайге. Тимка дороже оказался. Эх-х, дядя Коля! А я тебе лишь горя добавил. Про мех выговорил. Обозвал всяко. Из звериных лап вырвал ты меня. А я вместо спасибо облажал грязно. Да сдохни я там на заимке, ни мех, ни деньги не понадобились бы. Каково было тебе вместо благодарности услышать злое? Теперь уж не простишь, не придешь ко мне никогда. И зря фартовые на тебя надеются. Не все забывается, не все простить можно».

Закрыл Тимофей глаза. И в памяти, как наяву, встало зимовье.

Занесенное снегом до трубы, оно походило на пузатьш сугроб с маленьким желтым глазом-оконцем, с охрипшей дверью, залепленной снегом. Словно дом лешего в тайге! Одинокий, забытый всеми…

И все ж нашел его фартовый. Поздней ночью отыскал заимку. Не будь он человеком тертым, не сыскал бы охотничьего зимовья, замерз бы в тайге.

Да и так поблудил по сугробам и завалам до ночи. Мороз уже всю фартовую душу сковал. И тряслась она, будто на разборке в чужой «малине» оказался. Под пером. И ни вступиться, ни защититься невозможно. Вымотала тайга.

А потому, завидев светящееся оконце, кинулся со всех ног, будто не человечье жилье, а навар без охраны надыбал.

Заколотился в дверь руками и ногами, всей замерзшей душой. И заблажил просяще:

— Дед, впусти!

— Чего надрываешься? Дверь не заперта, входи, — пропустил гостя в зимовье Притыкин.

Тот к печке сел. Зубы стучали от стужи дробно. Лицо посинело. Руки разогнуть не может.

— Прости, отец, отойду малость, — переводил дух фартовый.

Дед Притыкин налил ему горячего чаю. Позвал к столу. Ждал. С чем пришел человек в такую ночь?

«Конечно, не с радостью. Лишь беда выгоняет в эдакую стужу из дому», — подумал Николай Федорович.

— Костя я, Котом зовут. Из Трудового. Из условников я, дед. — Фартовый прихлебывал горячий чай из кружки и вздрагивал.

Притыкин молча слушал.

— От Тимофея я, отец. Мы с ним в ходке вместе. Он меня прислал сюда. Прийти просит. К нему, в больницу.

— На что? — удивился охотник.

— О том он сам трехнет. Но уж очень просил. Видать, лажанулся перед тобой. Дышать, говорит, не смогу, коли деда не увижу!

— Не Тимкино это. Он без мозгов. Таких слов в его башке отродясь не водилось. Чтоб такое сказать, сердце внутрях быть должно. У Тимки там кошелек пустой. А в башке пурга злая. Не верю. Не его это сказ, — прищурился Притыкин и с подозрением посматривал на гостя.

— Может, слова не те, но мысль — эта. Просит прийти. Трудно ему теперь, плохо. Один лежит. Больной. Может, в калгане что-то завелось. Все про тайгу да про тебя ботает. Скучает.

— Свидеться захотел? Со скуки сердешной? Иль запамятовал, дубина стоеросовая, что у меня тут всякая минута дорогая? Опомнился! А мне от того не теплей! Сызначала всю душу мне испакостил, злыдень, теперь кличет! Коль нужон я ему — дорогу знает! Сам доплетется! — рассмеялся Притыкин.

— Оно и правда, отец. Виноват Тимка. Того не скрыл. Но кто теперь в жизни перед другими чистый? Нет таких в свете. Но если злыми будем да прощать разучимся, чем село от тайги отличаться будет? Всюду — звери…

— Ты тайгу не паскудь! На что чистое мараешь? Чего худого утворила тебе тайга? Поморозила малость? Что с того? Тут всякая зверюга разум и сердце имеет. Такое не каждому мужику дадено! — осерчал дед.