Эльмира Нетесова - Клевые

— Что ж ты утворила? На кого меня бросила, горемычную?! — взвыла Фроська, упав на колени перед покойной. — Родимая ты моя! Иль я повинна в кончине твоей? Добавила горечь и срам на голову и душу тебе! Как отмолю нынче этот грех? Как очиститься перед тобой, что даже отойти при мне не схотела? Потребовала! Сама отмучилась! А я как теперь жить стану? В стыде пред памятью твоей! На что порешиться нынче, родимая, надоумь! — выла на всю избу, в окна которой уже заглядывали любопытные сельчане.

Осмелев, тихо вошли в дом старухи, перекрестившись, стали тенями за спиной Фроськи, молились, вытирая слезы, за упокой усопшей.

Вскоре изба была полна народа. Во дворе трое мужиков ладили гроб и крест в изголовье. Бабы — соседи, выведя Фроську во двор, предложили свою помощь в подготовке поминок.

Баба, плохо соображая, дала им продукты, деньги на вино и водку, оплатила предстоящую работу могильщиков.

— Побудь на воздухе! Успокойся! Охолонь! Не рви душу! Тем не воротишь. Все смертны! Вона сколько уже ушло! Едино поминки отмечали. Свадеб и родин давно нет! Ты не первая и не последняя! Одно неведомо — кто следующий помрет? — говорили бабы.

— Угомонись! Бабка твоя легко отошла. Без мук, без горя! Не с голоду иль с холоду — от старости! В своем доме, при тебе. И схоронена, и помянута, и отпета будет. Легко ей станет на небесах! Я б помечтал так отойти. Да не выйдет. Один в свете, как шиш, остался. Некому даже поплакать. А и тебе уже обсохнуть пора. Будет дудеть на всю губерню! Дай бабку в гроб уложить! Взавтра схороним. Нельзя доле держать в избе. Не то сама свихнешься! — увел Фроську от бабки сухонький дедок.

После похорон и поминок Фроська осталась совсем одна в пустой избе. Ее больше никто не ждал, не окликал и не любил. Баба сидела у окна, где еще совсем недавно она разговаривала с бабкой, делилась своими заботами, строила какие-то планы на будущее. Теперь ничего не было нужно. Все опостылело. Все валилось из рук.

Фроська сама себе показалась жалкой козявкой, раздавленной горем.

И вдруг она услышала звон колоколов.

Над деревней, над всей землей звенели малиновые перезвоны Пасхи.

Люди снова шли в церковь, очиститься от грехов, забот и горя. Шли с твердой уверенностью, что даже лютые холода не вечны. И в каждой судьбе наступает новая весна, подаренная Богом. Только нужно верить, не потерять свою мечту и она обязательно сбудется.

Малиновый звон радости плыл над Солнцевкой, стуча в каждый дом, в каждое сердце и душу.

Никто из деревенских не видел, как покидала Фроська свою избу. Как вся в черном, словно смерть, пришла проститься с погостом и, став на колени перед могилой, сказала тихо, но твердо:

— Прости, бабуля! Кажется дошло, что делать надобно! Ухожу в монастырь. Навовсе. Пока не все растеряла и еще есть время. Буду жить в молитвах и покаянии. Стану просить милости у Бога! Может, смилуется, увидит и простит! И ты не серчай. Если помнишь, помолись за меня…

Всю ночь она шла пешком до монастыря. Редкие встречные шарахались от нее в испуге, крестились поспешно. Их она не видела, не замечала.

Когда первые лучи солнца осветили землю, Фрося была далеко от Солнцевки. Она стояла на коленях перед монастырем, прося Бога о милости — дать приют заблудшей душе.

Вскоре перед нею открылась дверь. Она вошла, не оглянувшись, ни о чем не пожалев. Сюда она пришла навсегда…

Райку привели в дом к Серафиме уже под вечер две подружки.

Подвыпившую, пропахшую луком, усадили на стул, потребовав молчания, пригрозив, если отворит пасть, своими руками утопить в канаве. И стали слезно просить за девку, взять в дом на проживание.

— Она тихая, спокойная. Только вот у нее жизнь не удалась…

Райка кивала взлохмаченной головой так, что обесцвеченные под цвет соломы волосы отлетали от ушей сальными косицами. Девка молча соглашалась с каждым сказанным словом. Она очень любила, когда все вокруг жалели и сочувствовали ей. Когда переставали обращать внимание на ее персону, она встревала в разговор и несла такую глупость, что окружающие уже не удивлялись невезению девки, а лишь отплевывались, матеря тупую собеседницу.

Райку все считали набитой дурой, но она искренне сомневалась в правдивости такой оценки, всегда старалась доказать обратное всем. Вот и теперь, когда подруги, расхваливая Райку, просили не обращать внимания на ее замкнутость, молчаливость, Райку, как всегда, прорвало:

— То правда! Бывает целыми днями на меня находит. Молчу, если за весь день ни глотка водяры не хлебнула. А когда глотку промочу, ну тогда, едрена мать, выдаю все разом! С авансом на год вперед! — созналась девка.