Эльмира Нетесова - Дикая стая

Его никто не осуждал. Не стань он вором, умер бы от голода. А так и сам выжил, и нас от смерти сберег. Даже в больничку воткнул, где ногу мою подлечили. Вот там, на зоне многое я понял. Просквозило мозги, иначе соображать стал и осознал, что человек оп- режь всего о себе должен думать и помнить. Коль дана Богом жизнь — береги, не разбрасывайся и не рискуй ею попусту. Кому нужны награды в изголовье гроба? А ведь я на Колыме хуже, чем на войне выстрадал и промучился. Потом, конечно, реабилитировали при Хрущеве, извинялись за ошибку, вернули награды. Ну и что мне с них? Какая память осталась? Я их показать стыжусь. Лежат они где-то в чулане, забытые, а все оттого, что заплевали, затоптали всю душу мне тогда в военном трибунале и на Колыме. Пусть ни один я, тем более обидно понимать, что наши жизни никому не нужны. Нас выжали и выплюнули. Да и теперь, ну не насмешка ли? Разрешили нам, фронтовикам, заготовить на зиму по триста кило рыбы, но только мне, а жене, детям и внукам уже не разрешается! Они там наверху что, все контуженные на голову? Или это продолжение Колымы? Ну как это я буду жрать рыбу, а детям и внукам не дам, потому что не воевали? А кто нынче пойдет воевать, насмотревшись на нас и послушав? Нет, Гоша! Мои дети давно уже в Израиле! Там другие мерки. Уж коль воюет человек, его семья под заботой государства! Там считаются с человеком и берегут всякую жизнь.

— Так вы один теперь живете?

— Зачем? Со старушкой. Она меня дождалась, родимая. В одном классе учились в Смоленске.

— А почему туда не вернулись?

— Никак не могу заработать на переезд.

— На Израиль нашли?

— То дети! Они родились на Камчатке, никогда Смоленска не видели и по-своему рассудили: что на Камчатке, что в Смоленске — правительство одно. Уж если менять место, то заодно все изменить. Мы — евреи, Израиль — наша родина. Дети довольны выбором. Письма от них получаю, радуюсь, что по их судьбе не пройдется холодом Колымская трасса, и мои дети не будут голодать. Им никто не даст кулаком в лицо и не назовет предателем и шпионом, а дав награды, назавтра не вырвут их из рук вместе; с лайкой хлеба. Двое внуков моих родились в Израиле. А я не могу. Не хочу быть обузой никому, хотя так тоскливо нынче. И чем дальше, тем сильнее хочется в Смоленск. Я там родился, хоть бы раз посмотреть мне на мой город, хоть напоследок. Так болит сердце! Ведь все живое вертается к своему изначалью: и птицы, и рыбы. Может, и нам с бабкой: повезет? Дети обещают нам помочь деньгами, чтобы смогли вернуться домой.

— А пасеку куда денете?

— В добрые руки отдам, хотя бы леснику Егору. 3 У него не пропадет, — улыбался Иосиф.

— Дед, вы себе рыбу наловили?

— Нет, Гоша. Сеть не купил, дорогая она нынче. Не по моим доходам такие покупки делать. Да и к чему? Обойдемся без милостыни. Дай Бог, чтоб наше не отняли, последнее. Ведь у нас и сегодня могут устроить Колыму в любой судьбе. Не всяк это пере дышит, — улыбнулся грустно.

— Вы это о чем? — не сразу понял поселенец.

— Гоша, сколько поселковых мужиков из-за тебя в зонах мучаются? А за что? Иль они разорили государство? Иль украли у кого-то со стола? Иль тебе от их горя легче жить стало? Не верю! Ты собачишься за кусок хлеба, а ведь он густо полит чужими слезами. Иль ты не чувствуешь? Выполняешь свой долг? Я тоже выполнял. Не зря тебе рассказал

о себе, хоть изредка вспоминай и не зверствуй. Коль самого судьба теплом обошла, помилосердствуй к другим. Повернись к людям сердцем. Тебе средь них жить…

Гоша уходил от Иосифа задумавшись. Нет, он не поехал в верховья Широкой, развернул лодку в обратный путь и, только выехав на середину реки, увидел в лодке банку меда. «Когда успел?» — удивился инспектор и вскоре подъехал к берегу, где его ждала Анна.

Она насобирала столько грибов, что собаке не только лечь, сесть было негде. Они кое-как поместились в лодке.

На этот раз на обратном пути Корнеев не вглядывался в берега. Вел лодку спокойно, не спеша.

Гоша решил для себя, что ему нужно зайти к Рогачеву. Слишком много вопросов накопилось к Стасу, и кроме него решить их не мог никто.

Лососевая путина подходила к концу. Оставались считанные дни до завершения, и поселенец терялся в догадках, куда направят его работать на всю долгую зиму? Понятно, что без дела не оставят, но каким будет оно? Куда его сунут? Снова в водовозы пошлют? Вот уж отыграются на нем поселковые за все свои муки и переживания в путину. Георгий представил кривые усмешки людей, мол, как ни прыгал все лето в инспекторах, а пришла зима, и приземлился на той же кляче. «Теперь уж ты иначе запоешь, гад ползучий!» — вспомнил, как уводили из домов и квартир мужиков, пойманных на браконьерстве. По его заявлениям и актам судили их, отправляли в зону. Вон как орал Олег Жуков, когда оперативники взяли в наручники! Трое детей в семье с женой остались: старшему семь лет, младшей два года.