— Откуда здесь змея взялась? Ведь сколько лет она жила в этом доме — змеи никогда сюда не заползали. Ни одна мышь, или лягушка не знали сюда дороги. А тут — гадюка! Да еще по такому холоду, когда все змеи давно ушли в норы — глубоко в землю, до весны, до тепла.
Задрыга не боялась никого, кроме змей. Это знали все мальчишки и нередко брали Капку на испуг, забрасывая ей за шиворот и за пазуху ужей. Задрыга орала не своим голосом, пока не освобождалась от холодной, ползучей мерзости. Она избивала ребят за эти шутки так жестоко, что многие потом неделями не могли встать на ноги. А когда к ней, зарытой в земле, подполз в подвале уж, Капка подняла такой крик и вой, что Сивуч принес в подвал ежей, чтобы те расправились с ползучими гадами. Но Капку после этого невозможно было загнать или заставить заниматься в подвале. У нее начиналась истерика.
Вот и теперь стоит Задрыга, продохнуть не может. Гадостное чувство брезгливости и страха овладело девчонкой, она озирается на плотно закрытую дверь в Мишкину комнату, никак не может вспомнить, зачем она здесь оказалась? Ее всю трясло.
Задрыга открывает дверь в спальню Сивуча, чтобы перевести дух и успокоиться. Глянула под ноги, чтобы не наткнуться на змею. Потом вперед, на койку старика, и онемела…
На нее, не моргая, смотрел Сивуч. Связанный крепкими веревками, с кляпом во рту, он лежал не шевелясь.
Задрыга вырвала кляп, разрезала веревки, тронула старика за плечо, позвала, стала тормошить. Она знала его. Сивуч всегда спал с открытыми глазами, и это не испугало. Молчит? Посинели пальцы? Но это от веревок. А не говорит потому что потерял сознание. Воды! Срочно воды! Мчится девчонка вниз за кружкой. И вскоре льет в рот старика по капле. Массирует горло, иссушенное кляпом.
— Дед! Одыбайся, падла! Ну, вякни хоть что-нибудь, плесень мокрожопая! — теребит Капка старика. Но тот не шевелится, не говорит.
— Знаю тебя, козла! Испытываешь меня! — Задрыга перевернула старика на живот, положила подушку под грудь. Изо рта, из носа Сивуча потекла сукровица на полотенце, потом изо рта вышел большой черный сгусток запекшейся крови и из груди словно вздох вырвался.
— Дед! Старый черт! Иль зенки проссал, не видишь, что я прихиляла? — терла спину, разогревая легкие.
Она массировала горло, и из него вываливались комки.
— Дед! Вскакивай на катушки! Я возникла! — ворочала Сивуча во все стороны, заметив, как одубелое тело словно оттаивало, становилось податливее.
Капка, забыв о змее, пережитом страхе, затопила камин, поставила чайник с водой на печь. Затопив и ее, вскипятила воду, приложила грелку к груди и до нее донесся слабый стон, глухой и далекий.
— Сивуч! Дыши, паскуда! — взялась прокачивать сердце, как когда-то учил он ее. И услышала тяжелый вздох. Старик внезапно дернулся.
— Одыбался, козел! — обрадовалась Капка, заметив, что Сивуч смотрит на нее.
— Это ты? Задрыга! — спросил неузнаваемо изменившимся голосом.
— Я! Вот возникла к тебе, а ты канаешь! Дрыхнешь, как потрох! — не хотелось ей теребить душу старика.
— Капитолина! Дай тебе Бог за доброе! Только оно уж мне ни к чему! Не стоило из ожмуренья выдергивать! Зря ты это отмочила! — сказал с горечью и закашлялся надсадно, надолго.
Задрыга чай принесла. Укутала плечи Сивуча одеялом.
Тот, обжигаясь, пил чай, мелкими глотками, оживал. И, вдруг, что-то вспомнив, стал оглядываться вокруг. В глазах страх заметался:
— Где эта?
— Кто? — удивилась девчонка.
— Гадюка?!
— В Мишкиной комнате! Я ее закрыть успела! Она чуть не укусила меня! А напугала до смерти! — призналась Капка.
— Ее Пузырь для меня в лесу попутал. В банке держал. Пытку мне отмочил. Голодом змеюку держал. Чтоб злей была. И мне, связанному, в катушки приморил. Мол, станешь дергаться, она, как лягавый, застремачит тут же. Пернуть не успеешь. А связанный, с кляпом в пасти, долго не продышишь!
Вот и станешь откидываться трижды — враз. От кляпа, от гадюки и от страха! То тебе за Задрыгу и Шакала, за то, что кентовался с ними! Нюх посеял, с кем стоило фартовать! Не один он был. Тот — второй — под сажей. Я его так и не узнал…
Лимон… Обоих уже замокрили. Три дня назад. Боцман и Таранка ожмурили.
— Три дня? Так-то долго я морился? — изумился дед собственной живучести.
— А я, когда тебя приметил, подумал, что и ты откинулась. Жаль стало, что так рано слиняла с бела света!
— Я змеи-паскуды струхнула! Она уже у ходули приморилась! Я как заблажила! Она, верняк, откинулась оттого!
Читать дальше