Андрей Константинов - Вор (Журналист-2)

— Это точно, — согласился Федор. — Зона, она свои понятия имеет. Там без разницы — тамбовский ты или урюпинский…

От упоминания о зоне быка всего аж заколотило, голос его едва не сорвался на визг:

— Я хер с прибором ложил на твои понятия!

Барон усмехнулся — страх был в голосе парня, страх и растерянность, оттого и выделывается и остановиться не может. Наверное, наплел ему какой-то дурачок из таких же спортсменов, что в камере нужно себя как можно наглее и агрессивнее держать, тогда, мол, и уважать будут. Юрий Александрович даже почти развеселился:

— Ори громче, судьбу все равно не перекричишь… А твоя судьба у тебя на лице написана… — Старик повернулся к Федору, словно тамбовец его больше не интересовал, и продолжил: — Был недавно случай с одним барыгой московским, Левоном Рафиковичем Варданяном, — очень он в судьбу верил, в астрологию, гороскопы… Ну и читает этот Варданян однажды в газете, что на следующий день никак ему нельзя никаких серьезных дел вести — очень велика вероятность тяжелой травмы. Прочитал это барыга и страшно закиксовал, а потом прыгнул в «мерседес» и умотал в деревушку дальнюю, у него там домишко был купленный… Ночь в избе пересидел, а потом ему и в доме опасно оставаться показалось — испугался, что крыша на голову обвалится… Решил Левон Рафикович перестраховаться и уединиться на лугу. Охрану с собой взял — и лежит себе в ромашках, о делах своих думает, к совести прислушивается… А с совестью-то у Варданяна нелады были, кидал он всех без разбору — и своих, и чужих, потому что вычитал в какой-то книжке, что деньги, мол, не пахнут… Так вот лежит он, четки перебирает, ждет, чтобы черный день скорее прошел… Ну и что? Ушел он от своей судьбы?

Барон обвел глазами камеру — почти все ее обитатели внимательно прислушивались к его рассказу, а Зубило, ушам которого и предназначалась в основном сказка, даже приоткрыл рот. Федор прятал улыбку в складках лица — ему, похоже, была знакома традиция таких тюремных притч, и он догадывался, чем она закончится. Юрий Александрович выдержал театральную паузу:

— Ничего подобного! Получил тяжелейшие травмы — переломы ребер и сотрясение мозга. Бык его забодал, который на этот луг забрел случайно… Пока охранники чухались, пока палить из пушек своих начали — совсем почти Богу душу отдал Левон Рафикович… Повезли его в больницу деревенскую, а там и врачей-то, считай, не осталось — все в город убежали с голодухи… Старичок один только нашелся да пара медсестричек… Откачать они Варданяна откачали, да только стал он полным дураком с того дня — шугается всего, в штаны гадит, плачет все время… Вот так оно — с судьбой-то спорить… Старик повернулся к бычку, посмотрел на него в упор и спросил:

— Ну что, понял мораль-то? Говорят, у вас, у тамбовских, здесь, в Крестах, все схвачено-взлохмачено, опера вам даже блядей таскают. Кушаете сладко, пьете вкусно… Только все равно впереди — зона… Положим, под Питером у вас дороги налажены, а если подальше поехать придется? А? Человеком надо быть. Тогда хоть куда зашлют — страшно не будет…

Зубило насупился и закрыл рот. Под зашелестевшие по камере смешки он буркнул, отворачиваясь к стенке:

— Ты покаркай еще, покаркай… Однако видно было, что рассказанная притча произвела на него большое впечатление.

— Спасибо за науку. — Федор приложил руку к груди и, подойдя к Барону вплотную, тихонько шепнул ему на ухо: — Ты скажи только, мы его ночью как кота удавим…

— Лишнее это, — отрицательно мотнул головой Юрий Александрович. — Ладно, пожалуй, мне и впрямь полежать немного надо…

— Давай-давай, — закивал Федор. — А про меня не думай, у меня лафа близко, дело валится, скоро. Бог даст, свет не через клеточку увижу… Старик вытянулся на нарах и мгновенно заснул, словно сознание потерял.

Он уже не слышал, как в дверь камеры осторожно постучали и как Федор недовольно спросил:

— Ну, чего тебе?

— Братва, — зашептал голос с той стороны двери, — а правда, что у вас в хате — Барон? Вся «крытка» говорит…

— А тебе-то что?

— Да ничего, посмотреть на него хотелось, поговорить… Такой человек…

— Спит он, — отрезал Федор. — Будить не буду. Потом приходите. Захочет говорить, значит, поговорит… Идите, бродяги…

Осенью 1992 года в Крестах, изначально рассчитанных на тысячу заключенных, сидели почти семь тысяч человек, но среди них ни одного вора в законе не было. Воры вообще редко попадали в эту тюрьму в последнее время. Поэтому, конечно, появление Барона стало для части зэков настоящим событием. Правда, не для всех. Большинство сидевших в Крестах бандитов отреагировали на новость в лучшем случае равнодушно. Они не признавали ни воровского Закона, ни воровских традиций, а самих воров считали дармоедами. Так уж сложилось — в Питере уже много лет не было воровской власти, а развитие организованной преступности пошло не по старому, обозначенному законниками направлению, а по новому: бандитско-гангстерскому. Поэтому даже Антибиотик, взявший под себя несколько городских группировок (собственно, он их не столько взял под себя, сколько сам выпестовал и вырастил), не любил вспоминать свое воровское прошлое… Но блатарей (пусть и некоронованных) в Петербурге все равно оставалось много, они бандитов по большей части ненавидели и точили ножи, ожидая своего часа, а в том, что он наступит, мало кто из них сомневался… Эти бандиты новые — они как пришли ниоткуда, так и уйдут в никуда, потому что корня за ними нет… А воры — воры всегда были… И есть. И будут. Воры себя еще покажут…