Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны

— Сразу видать, что ты из зоны недавно. Я тоже сидела. Восемь лет. Уж сколько с того дня прошло, а все забыть не могу. Зону и голод. Даже теперь во сне пугаюсь, что воля мне приснилась. И хлеб… Ты не серчай, что я тебя отделала. Такое нутро у меня поганое. Даже зона не изменила. А ты, как есть захочешь, прибегай. Всегда накормим. И днем, и ночью! Это лишь мы поймем, кто через зону прошел. И зла не держи на меня. В ужин приходи, — она ушла на кухню, оставив Кузьму наедине с девчатами, рассматривавшими новичка через улыбчивый прищур.

— Как звать тебя?

— Сколько лет?

— Где живешь и с кем?

— Где работаешь?

Кузьма едва успевал отвечать им. И сам не терялся:

— Колись, кто с вас одиночки? — оглядел поварих: — Всего-то двое? Маловато для меня! Даже нынче! А уж когда отъемся и вовсе худо!

— Ты попробуй с ними справиться, — хохотнула замужняя.

— Ой, бабы! Бригадиры идут на ужин! А мы тут болтаем! Скорее на кухню! Но ты, новенький, не забывай нас! Мы не всегда мегеры! Авось, еще снюхаемся! — убежала, хохоча, синеглазая бледнолицая подсобница, так похожая на цветок, прихваченный внезапным жестоким холодом Колымы.

В этот вечер Кузьма перенес свой облезлый саквояж в общежитие. Поставил его под койку, которую посчитал незанятой и пошел в душ.

Когда вернулся, в комнате уже сидел сосед. Познакомились. Иван Самойлов оказался человеком замкнутым. Перебросившись несколькими фразами, снова взялся за газету.

Кузьма лег на койку, хотел уснуть. Но в дверь постучали и кто-то, просунув худую руку, попросил передать кулек для новичка.

Огрызок развернул его и сразу понял: повариха о нем вспомнила, и мысленно поблагодарил женщину за доброе.

— Вы давно знакомы с Катериной? — внезапно спросил Самойлов.

— Да нет. Вот только сегодня увиделись, — не смог соврать Огрызок.

— Говорят, сидела она в зоне особого режима. Едва не расстреляли ее. Вам бы от нее подальше, — посоветовал тихо.

— Это почему?

— Ну, знаете, у нас зря не осудят. А эта восемь лет в зоне была! Неспроста, наверное. Ее и сегодня все мужики обходят. Сколько лет в столовой работает и одна. Не рискуют даже близко подходить. Говорят, что Катерина из политических.

— А где она живет? — поинтересовался Кузьма.

У соседа глаза совсем круглыми стали: от удивленья или от возмущения.

— Меня подобные женщины не интересуют, — сосед отвернулся от Кузьмы и снова воткнулся в газету.

Кузьма предложил Самойлову поесть, но тот наотрез отказался, сославшись на то, что очень плотно поужинал.

Огрызок не стал его уговаривать. И, расположившись за столом, ел за обе

щеки мясо и хлеб, которые передала для него повариха.

Он решил утром зайти на кухню и рассчитаться с Катериной, чтобы не

платила баба за него из собственного кармана

Но… Повариха и слышать не захотела о расчете:

— Ничего ты мне не должен! Не выдумывай. Ешь, выбирайся из беды. А когда на ноги крепче станешь, помоги тому, кто только из зоны… Пусть и ему немного теплее на воле будет. Пусть поверит, что не в волчьей стае, к людям вернулся. Этим ты и рассчитаешься, — улыбнулась повариха.

— Где живешь, Катерина? Можно ли зайти к тебе? — спросил Кузьма.

— Мой порог никому не заказан. Но… Приходить ко мне не стоит, — ответила, посуровев.

— Это с чего? Мужик ходули вырвет?

— Одиночка я. Некому за меня бока измять. Но беда не в том, заморыш. Я — из политических. Потому хоть и на воле, а все срок отбываю. Под присмотром. И глаз с меня не спускают всякие гады. Зачем тебе под подозрение попадать, неприятности иметь из-за меня? — огляделась баба по сторонам с опаской.

— А мне ни терять, ни бояться нечего. Где живешь? — настырно добивался Кузьма.

Повариха указала на домишко, прилепившийся к кухне, и добавила:

— Не добавляй себе горя…

Но Кузьму весь день разбирало любопытство.

«Почему ее боятся? С чего она сама себя пугается? Или впрямь даже на Колыме мужики перевелись? Ну чего мне опасаться? Баба она и есть баба! Другого ничего. Пойду!» — он решительно нахлобучил шапку и вышел на улицу, не дожидаясь темноты. Катерина искренне удивилась:

— Смотри-ка! Эдакий задохлик, а не испугался ко мне заявиться! Ты что же, башкой своей не дорожишь или форс дороже шкуры? — изумилась баба.

— Наверное, устал дергаться. Да и чего мне тебя пугаться? Бабы!

— Не просто бабы, шут гороховый! О себе надо думать. Ведь за мной хвост издалека тянется. Верно, до могилы не избавлюсь от него.

— С чего это на тебя говно такое приморилось? — сел к столу Огрызок, куда ему указала хозяйка.