Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны

Мужик сиганул в сторону багульника и запетлял меж кустов зайцем. Он был моложе и крепче Кузьмы. Но, увидев ярость в лице нагонявшего, понял: того нынче не одолеть.

— Стой, падла! Застопори, козел! Не слиняешь, паскуда! Накрою! Тогда замокрю без жали! — орал Кузьма.

Но человек убегал. Вот он споткнулся о корень сосны, упал плашмя. Заорал от боли, сжался в комок. Кузьма налетел на него.

— Уйди, Кузьма! Дурак ты! — услышал Огрызок, едва съездил ворюге кулаком по физиономии.

— Откуда знаешь, кто я?

— Давай отсюда быстрей! Нам нельзя быть рядом.

— Кончай трандеть, Баркас! Деваться тебе некуда! Уж я с тебя, курвы, шкуру сниму, как пить дать! — схватил за ворот и, сдавив в ком вместе с одеждой, тряхнул так, что у пойманного искры из глаз посыпались.

— Огрызок, сволочь, тварь! — вырывался мужик.

— Я тебе, чувырло подлое, зенки вышибу в сраку за тушенку и чай. Махорку располовинил, еще и говняешь, мудило облезлое! — тянулся к горлу Кузьма.

— Я — не Баркас! Я твоя охрана! — едва успел защититься мужик.

— Чего? — разжались пальцы Кузьмы.

— Охрана твоя!

— Хороша охрана, что чистит и трясет мою хамовку!

— Свое кончилось.

— Чего ж, не спрося, увел?

— Нельзя нам видеться. Так приказано. Вместе быть запрещено! — вырвался мужик из-под Кузьмы.

— Кем запрещено?

— Следствием. Кем еще? Уходи! Не ломай их планов.

— Стой! Не темни, гнида! Я тебя сличу! — поймал мужика резко. И, достав из кармана расческу, глянул на волосы, застрявшие в ней, и на голову мужика. Они были точь-в-точь.

— Охрана, ботаешь? А это что? — показал расческу. Пойманный смотрел непонимающе, удивленно.

— Твоя?

Мужик полез в карман. Достал из него мелкозубую железную расческу, показал Огрызку.

— У меня своя. Больше полжизни ею пользуюсь. Пластмассу не признаю. От нее лысеют быстро. А у нас край холодный. Лысым да плешивым тяжело приходится. И у меня на расческе волос не остается. Кстати, дай мне эту находку, я ее следователю передам, — протянул он руку.

— Иди-ка ты, — все еще не верил Кузьма. И спросил: — Если ты и впрямь охрана, зачем линял от меня? Почему прячешься?

— Когда увидел твою перекошенную морду, думал, меня вместо тушенки сожрешь. Хуже волчьей! Ну и свиреп Огрызок! А прячусь, чтоб Баркас нас вместе не приметил. Он может меня знать. Так вот, чтобы не спугнуть его.

— Хреновый с тебя стремач. Уж не знаю, кто ты есть, но шестерка с тебя, как из катяха пуля! Слабак! Если я тебя сшиб, как будешь махаться с Баркасом? Он вон каких лбов уложил! Тебя кинет через кентель и готов! — рассмеялся Кузьма.

Мужика слова Огрызка задели за живое.

— Я знал, кто ты есть! Иначе не успел бы пикнуть, — ответил ледяным, суровым тоном, заметно побледнев.

— Ветра в поле мы с тобой стремачим. Слинял Баркас. Как два пальца…

— Молчи. Тут он. Не повезло ему уйти. Обложили со всех сторон. Как зверя. Не исчезнет. Иди к себе. Быстро. И не ищи меня. Я у тебя под боком. Но о том молчок. Уходи, — не попросил, приказал жестко. И не дожидаясь, когда уйдет Огрызок, пошел через кусты напролом. Прочь от Кузьмы. И вскоре словно испарился. Ни человека, ни шагов.

Кузьма шел к землянке, сетуя, что не узнал даже имени, не спросил, где живет, не предложил продуктов.

«Эх, совсем озверел, хмырь болотный. Скоро от человечьего языка вовсе отвыкну. Забыл, как самому приходилось. А ведь надо бы помочь. Но как?»— думал Огрызок. И вспомнил уверенность человека в словах о Баркасе: — «Может, видел его? Да вякнуть стопорится, ждет, когда тот, паскуда, выйдет на меня».

На ночь Огрызок закинул дверь на крючок. Долго сидел у печки, раздумывая. Ему так надоело быть наживкой в руках следователя Тихомирова, которого он невзлюбил с самого начала. И, обдумав, решил поутру слинять на материк, пока жив, покуда Баркас не прикончил его.

«Уж если Геньку замокрил, от меня и копыт не оставит. Что толку от фраеров? На них надежа, как на худую одежу. Сорвусь посветлу, пока хватятся, далеко буду. Ксивы при мне, малость рыжухи имеется, продышу покуда. Следчие мне не хевра, не кенты!» — решил Кузьма. И, покидав в саквояж вонючее барахлишко, сунул гуда несколько банок тушенки, горсть оставшихся сухарей, последнюю пачку махорки.

«Коль поймают, вякну, что больше, чем на две недели, не фаловался», — успокоил себя Огрызок.

Он, может, не ждал бы утра: его сдерживали волки, появлявшиеся здесь по ночам. Их на кулак не подцепишь. А и воровской феней «на понял» не возьмешь. Не смыслит в ней зверь. Потому боялся Кузьма высовываться по ночам из землянки. И если б не волчьи стаи, сегодня сбежал бы с Колымы. Огрызок, наевшись от пуза, лег спать в хорошем настроении. Около двери, у самого порога, стоял наготове саквояж. Кузьма подмаргивал ему. А потом и уснул: тихо, как уставший путник, положив под щеку ладонь. Сюда, в землянку, не доносились голоса снаружи, не слышался вой волков. Ничто не могло нарушить сон. И человек, решившийся на уход, уставший от страха и бед, спокойно спал. Он уже простился с отвалом, землянкой. И душой был далеко от этих унылых опостылевших мест. Он давно и прочно ненавидел их.