Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны

Двадцать лет без нескольких дней… Немало. А Кузьме и теперь помнится суд над ним.

Ох и много же было народу в зале! Зеваки, свидетели, потерпевшие… Все негодовали. Молчал лишь Кузьма. Не воспользовался даже правом последнего слова. Ни о чем не просил суд, ничего не обещал. Не плакал. Хотя и было от чего.

Он не верил никому. Да и зачем? Если своя мать, взяв его за руку, отвела в детдом. Умолила, упросила, чтобы взяли сына.

Кузьма по малолетству так и не запомнил причину. Знал, что, кроме матери, не было у него ни одной родной души на всем свете. Мать, прощаясь с сыном, обещала вскоре вернуться, забрать его к себе. И мальчишка целыми днями простаивал у окна, ожидая ее. Но мать не возвращалась.

Вначале Кузьму уговаривали, потом начали ругать. А дальше и наказывать. На первых порах оставляли голодным. Потом ставили в угол на всю ночь. А когда убедились, что и это не поможет, били жестоко, зверски. И дети, и воспитатели. Но и это не помогло. Вот тогда пятилетнего мальчишку закрывали на целый день в темном подвале. Иногда забывали выпускать его даже на ночь.

Кузьма не плакал. Не просил прощения и не требовал, чтобы его выпустили наружу. Он ждал мать. Чужих не хотел знать и видеть. Может, потому легко переносил наказание, предпочитал одиночество в темноте драчливой детской своре, безжалостной и крикливой.

Лишь через три зимы, стерпевшись со своим положением, устав от ожидания, он начал понемногу вживаться, присматриваясь, выжидая подходящий момент для побега. И однажды ночью убежал из детдома, незаметно проскользнув мимо уснувшей старухи-сторо-жихи.

Старого дома на окраине города он не нашел. На том месте был построен стадион, где взрослые парни гоняли мяч по траве, не обращая ни малейшего внимания на одинокого мальчишку за забором.

Когда Кузьма насмелился и спросил у одного из них, куда подевался его дом вместе с матерью, тот ответил, что ничего не знает. А стадион здесь открылся два года назад.

Парня позвали играть дальше. А Кузьма побрел в город в надежде встретить мать на улице, напомнить ей об обещании, пожаловаться, как тяжело и плохо жилось ему в детском доме.

Он обошел много магазинов, базар, заглядывал во дворы больших домов и в окна. Но никого не встретил, нигде его не ждали.

Кузьма давно хотел есть. Но уже знал, что никто не даст ему и куска хлеба. А на улицах города, словно назло, торговки продавали пирожки и мороженое. Мальчишка мужественно проходил мимо, не рискуя попросить. Но голод к вечеру одолел. И приметив зазевавшуюся торговку, стащил с лотка кучку горячих пирожков, нырнул с ними в первую подворотню. Услышал крики погони, бросился со всех ног в раскрытые двери подвала и затаился в темноте. Погоня проскочила мимо. А Кузьма, выбежав из подвала, нахватал из брошенного без присмотра лотка еще с десяток пирожков и побежал на окраину города, в старый заброшенный дом. Здесь даже уцелела кособокая пружинная койка с постеленным на ней рваным одеялом. Пыльный стол, накрытый газетами. Мальчишка, проглотив половину пирожков, свернулся на койке в клубок и вскоре уснул.

Проснулся оттого, что кто-то дергал его за плечо, настырно вытаскивая из сна.

— Ты чей будешь? — услышал Кузьма строгий голос. И боясь возврата в детдом, ответил торопливо:

— Сам свой. Ничейный.

— Сирота что ль? — спросили из темноты.

Кузьма молчал, сжавшись от страха. Понимал: сознайся, вернут в детдом.

— Чего молчишь, как усрался? Иль глухой?

— Слышу, — отозвался недовольно, приготовившись удрать через выбитое окно, если его решат вернуть в приют.

— Чего тут канаешь? Иль дома нет?

— Нету, — выдохнул мальчишка.

— Давно беспризорничаешь? Кузьма не ответил.

— Хамовку стянул сам? Иль выпросил? Ну, что молчишь? — терял терпение человек.

— Мое дело, — выдохнул Кузьма.

— Тогда вали отсюда, гнида мокрожопая! — потерял терпение говоривший. И хотел ухватить мальчишку за шиворот. Тот вывернулся. И ответил глухо:

— Некуда мне уходить. Да и нет у меня никого.

— Откуда-то ты взялся?

— Откуда сбежал, вертаться нельзя. Лучше сдохну, чем опять в детдом, — проговорился невзначай.

— Приютская дрань! Только этого и не хватало! Давно смылся оттуда?

— Вчера.

— Чего слинял? Тыздили что ли? Кузьма согласно сопнул носом.

— Слабак в яйцах, коль сдачи дать не мог.

— Их много. Я один. Никто б не сдюжил против кодлы. Да еще воспитательницы. И все на меня. Жрать не давали. Держали в подвале. Я терпел сколько мог.