Эльмира Нетесова - Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ

сухих веточек развел. Ну и для лучшего освещения. Я лопатой работал. Копал. Уже три дня. Совсем немного оставалось. Все-таки выяснил, что муравьи зимой имеют доступ к медведю. И чистят его во время спячки. Еще кое-что нужно было узнать. Но не успел… Сижу я вчера. Рассматриваю ходы муравьиные в лупу. Вдруг в берлогу тол влетел. Бикфордовым шнуром обмотан. И шнур подожжен. Я мигом из берлоги выскочил. Инстинкт самосохранения сработал. Ну, отбежал шагов на десять. За дерево успел лечь. Тут — взрыв. Я возомнил, что лупу там в берлоге оставил. Жалко стало. Одна она у меня была. Подошел к берлоге. Увидел, как эти молодцы убегают в чащу. Догадался, что взрыв — их рук дело. Не понял одного, за что они мне гадость сделали? Ведь берлога пуста. Это можно было видеть.

— Пар из дыхалки шел. Мы и подумали…

— В ваши годы, милейший, пар от дымка пора отличать. К тому же пар идет клубками едва приметными. Это от дыхания. А дымок постоянной струйкой вился. Разница большая. К тому ж вы должны были прежде обойти берлогу вокруг. Тогда приметили бы мои следы. Я туда целую дорожку протоптал. И спуск в берлогу увидели.

— Что им следы? Много они в них понимают. А следов медвежьих еще и в глаза не видели. Верно, так и подумали бы, что медведю тоже наш кладовщик валенки выдает, — брезгливо сморщился Шамшала.

— Мы не хотели. Мы шапку увидели, — канючил Генка.

— Это моя шапка. Я забыл о ней, когда из берлоги выскочил, — сказал Подорожник.

— Мы не хотели вас. Мы медведя хотели, — согнули шеи ребята.

— Охотнички! Медведя искали. А шапку увидели — и в кусты! — фыркнул тракторист.

Пономарев быстро записал объяснения парней и Подорожника. А когда они вместе с Шамшалой вышли, обратился к Нине:

— Откуда появился тол у сейсмиков? Вам это известно?

— На базе взяли. Там старый запас есть. Малые шурфы раньше им обрабатывали. Вот и добрались.

— Ну, вы можете идти. Все понятно, — сказал Пономарев и, оставшись вдвоем с Ашотом, долго расспрашивал его о подборе кадров, специфике работы.

Оба съездили на место происшествия, Пономарев осмотрел пустую берлогу, составил протокол и дал подписать его трактористу и Ашоту. На базе он до глубокой ночи говорил с Терехиным. О чем — Ашот не знал. Утром вместе с Пономаревым Ашот вернулся на вертолете в Оху.

Вскоре Терехины получили по выговору. Сейсмиков оштрафовали за глушение рыбы. Лившица и Ашота пропесочили на бюро райкома партии. За все сразу…

Нина все же оставила у себя шурфовщиков. Обоих. Но глаз с них не сводила. Стала всерьез учить их взрывному делу. Словно замену себе готовила, что вызвало немалое удивление и досаду у Олега.

Сторожа базы, деда Василия, эта история тоже стороной не обошла. Начальник базы сам пришел к старику. В землянку. Рассказал о случившемся.

Пожурил. Велел оставшийся тол под семь замков упрятать. Что старик не замедлил исполнить. А вечером все геологи видели, как, нагруженный новым матрацем, верблюжьими одеялами, подушками и простынями, шел Терехин от склада к землянке сторожа. Старик в это время был на дежурстве. И не знал, как старательно выскабливает, отмывает, прихорашивает его жилье уборщица. Утром, едва открыв дверь, дед Василий охнул. И попятился было назад. Но нет. Он не ошибся. В свою землянку пришел. В свою и не в свою. И собрался было пойти к Юрию, узнать, в чем дело. Уж не хотят ли его землянку отдать кому, да голос поварихи, жены Шамшалы, за спиной услышал:

— Входи. Чего топчешься? Вон и завтрак тебе несу. Ешь, пока горячее. Так начальник велел. Ходить за тобой. А с чего — не знаю. Вон и землянку тебе отмыли. И постель новую Терехин сам принес. Иль выручил ты его в чем? Иль память у человека проснулась? — выпытывала баба.

Дед молчал. Он не понял, что произошло. К чему бы эти перемены? Но он не просил. Не требовал. Не напоминал о себе. Ну а коль дали — зачем отказываться? И успокоился. А вскоре и привык.

Терехин в это время уже уехал на профиль. И на базе почти не появлялся.

Редко вспоминал о нем и Ашот. Лишь иногда, просматривая сводки и натолкнувшись на знакомую фамилию, задумывался. Что-то вспоминал. Давнее. Известное только ему да Терехиным.

Терехин… С ним Ашот работал много лет. Вместе. В одном отряде. Каждая пачка папирос пополам шла. Сухарь и тот делить умели. Казалось, так будет всегда. Но однажды к ним на профиль приехала сейсмостанция с молоденькой проявительницей. Да такой белокурой и голубоглазой, что березки рядом с нею сникали. И влюбились в девчонку, словно сговорившись, все парни отряда. Пытались открыто ухаживать. Цветы таскали охапками, готовы были всю тайгу к ее ногам положить. Оказывали всякие знаки внимания. А она не замечала никого. Будто и не видела. Лишь Ашота, так ему казалось, изо всех выделяла. Взглядом, улыбкой. Не более. Но и этого ему было достаточно. Многие остыли, поняв бесполезность своих намерений. Но не Ашот. Он ждал своего часа. И тот наступил. Там. У костра. В палатке. Новый год встречали. Вдвоем. Так условились. Он был первым. Первый целовал ее. Обнял первым. Первый о любви сказал. Она поверила. Молча. Сердцем… Решили утром объявить геологам о счастье своем. Ашот не помнил, как уснул. Ему снился Севан: озеро, отряхнув утреннюю дрему, сверкало голубизной, искрилось в лучах солнца. Это само небо, перевернувшись, дарило Ашоту часть своей невиданной до того красоты, дарило радость. Но что это? Севан вдруг стал розовым. Потом — багровым. Как громадная рана земли, как незаживающий шрам на сердце. «Севан мой, что с тобой?» — силится сказать Ашот. Но сон сильнее этого желания. А Севан словно кровь погибших сыновей своих держал в больших ладонях. И, боясь расплескать, показывал небу полные ладони свои. Из груди Ашота рвался немой крик ужаса. Но сон сильнее страха. Вот Севан покрылся мраком. Будто в траур оделся. Ни блестки на груди его. Ни звука. Только волны, накидываясь на берег, отступают от него с шепотом: спиш-шь, спи-шь… Вдруг волна взметнулась из черной бездны озера и с грохотом обрушилась на Ашота.