Эльмира Нетесова - Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ

Обосновавшись в других местах, медведи никогда не возвращаются в покинутую берлогу.

Это знала даже Кузя. Понимала, что ни один зверь не может выгнать, медведя из жилья, кроме человека, хотя он самый слабый и не приспособленный к жизни в тайге.

Знала рысь: стоит человеку увидеть птичью кладку, притронуться к ней руками, заглянуть в нору или дупло — все живое покидало эти места.

Перетаскивали детей в другие норы звери. Подальше от человечьей тропы и глаз.

Бросали гнезда птицы и не насиживали кладки. А коль имелись птенцы, уносили их далеко от обжитых мест, туда, где не ступала нога человека.

Подальше от людских глаз прятала свою жизнь тайга. Она не любила любопытных, наказывала жестоких.

Кузя, как и все живое тайги, знала, сколько слез пролито в лесу из-за человека.

Акимыча знали здесь. Он один не нарушал покой участка. И никогда не мешал тайге.

Кузя много раз видела, как шел лесник в обход. Ходил по лесу бережно, не топоча, не дергая деревья за косицы, не ломал кустов, не заглядывал в гнезда. Но видел и слышал все. Тайга ему сама о себе говорила.

Больше всего любил старик обходить свой участок зимой, когда на виду следы каждого зверя. Успевай считать.

А тех, кто спал, считал весной. И радовался, если живности прибавилось.

Кузя, может, и навестила бы лесника, если б не медведь. Уж этот не уйдет от печки. Не покинет зимовья до тепла.

А рыси до весны тоже нужно успеть многое.

Дни, недели, месяцы в тайге проходят каждый по-своему. Чужой, посторонний взгляд не замечает происходящих здесь перемен, течения жизни, рождения и смерти.

Не охватить всего даже наметанным взглядом. И только таежная живность ощущает их в каждом миге.

Первыми приход весны чувствуют все ползуны, живущие под корнями деревьев. Земля перестает обдирать, примерзать к коже ледяной коркой. Она не вымораживает жизнь, не отнимает дыхание. В ней можно спокойно шевелиться, даже двигаться.

Веселее задышали черви, улитки, куколки, жучки под корой деревьев: тепло идет. Солнце не просто светит, а и греет. Замерзшие лапки можно расправить, выглянуть наружу. Свежо, даже холодно. Но уже не та зима, сдают морозы. Вон сок по стволам бежит, как кровь. До верхних веток, до самой макушки уже достает.

Зайцы теперь от берез не отходят. Все обглодали. Скоро снег в тайге совсем сойдет. Вон уже гнилые головы пеньков из-под сугробов показались. На них бурундуки греются, играют, бегают друг за дружкой, — тоже весну чуют.

Росомаха в тающем снегу играет-кувыркается. Бока чистит до блеска. Острой мордочкой в сугроб тычет. Он уже не леденит. Скоро зиме и спячке конец.

Скоро медведи из берлог встанут. Первой — одноухая. Ее сырость поднимет. Будь живым медведь, недели на две дольше спала бы. Одной холодно, голодно, неуютно.

Смешно просыпаются медведи в тайге. Дыхание их становится хриплым, прерывистым. Из дыхалки уже не идет пар. Медведи начинают ворочаться с боку на бок.

А вскоре послышится ворчание. Сначала короткое, тихое, потом оно громче, продолжительнее. И вот, рявкнув так, что птицы с деревьев упорхнули, перестали дышать соседи-мыши со страху, медведь выбирается наружу.

Кровля берлоги зашевелилась, задвигалась. Показалась лохматая со сна макушка хозяина, раздвигающего стволы деревьев, ветки и лапы, которыми сам тщательно укрывал берлогу.

Освободив угол, медведь вытаскивает из берлоги медвежонка, и малыш впервые в жизни выходит в залитую солнцем тайгу. Следом за малышом покидают берлогу старшие. В тайге медведи добрую традицию соблюдают: первое тепло и солнце — малышу, первая забота о еде — старшему.

Медведица еще с неделю вскармливает детеныша молоком. Потом в тайге, на ее полянах и в зарослях, оживут сладкие коренья трав, вылезут из-под снега черемша и перезимовавшие клюква и брусника.

Не сытно, но нужно. Выкинув пробку, вконец от сна пробудятся. И тогда — берегись олени!

Поначалу медведи не отходят далеко от берлоги и на ночь возвращаются в нее, если в тайге мало проталин.

Ночные холода опасны малышу. Но едва обсохнут пеньки, разбирает медведь кровлю. Чтобы берлога просохла. Если ничто не помешает, снова в ней можно будет зимовать.

Кузя видела, как ложились в берлогу медведи, видела, как вставали. Вот и одноухая, рявкнув, раздвинула кровлю. Высунула лобастую башку. Потянула носом. Разомлела от запахов. И, словно одурев от них, встала, покачиваясь, нежась. Немного у нее радостей нынче. Старая колода, а не

зверь. Ей теперь не рожать, не вывести в тайгу новую жизнь. А и свой век уж не доживать, догнивать в берлоге.