Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Фартовая любовь

Капка скатилась с насыпи, ткнулась пятками в мерзлую землю, кувыркнулась через голову, больно ударилась плечом, успела увидеть огни удаляющегося поезда, а через минуту оказалась в глухой темноте.

Она крикнула голосом совы. Тут же услышала ответное. Нашарила чемоданы и замерзая пошла на условный голос.

— Стопори, — услышала тихое, совсем рядом и почувствовали, как из ее рук забирают чемоданы. Вглядевшись, узнала Мишку и Глыбу. У Паленого лицо и руки в крови.

Хиляй в хвосте, чего вылупилась? — буркнул зло, матерись, пошел вперед, через сугробы.

— Где пахан? — спросила Капка Глыбу, дрогнув горлом.

— Там, впереди, он первым линял, следом за рыжухой. Неподалеку должен примориться, — ответил шепотом. И вслушавшись добавил:

— Секешь? Уже близко.

— Все живы? — ухватила Задрыга кента за куртку.

— Кой хрен! — скрипнул тот зубами и стряхнул Капкину руку, взял у Мишки один чемодан, заторопился.

Вскоре они подошли к пахану. Тот сидел, держась за плечо. Морщился. Вывихнул плечо. Капка вправила, не обратив внимания на стон Шакала и огляделась.

— Где Пижон, Тетя? Где кенты?

Гам! — указал кивком на черное небо Шакал и, подведя к ящикам, скинутым из вагона, велел коротко:

— Бери один! И смываемся в лес!

— А кенты? Собрать их надо! Закопать, — не соглашался Глыба.

— Ты что? Мозги поморозил? Через полчаса сюда возникнут лягавые. Линяем шустрей, покуда из нас не настрогали жмуров. Кенты простят и поймут нас.

Они ушли в лес, волоча с собой ящики и чемоданы. Никто из них не жаловался на тяжесть и усталость.

Только один раз Задрыга спросила, далеко ли еще? Паленый, оглянувшись, ответил: .

— Эти места я знаю. Еще километра два. И мы у своих…

К тому месту, в лесу, они пришли уже под утро, когда небо стало сереть. Вначале Капка услышала назойливую трескотню сойки, но саму птицу не увидела. Потом уловила свист. И вскоре к ним подошла целая свора мужиков.

Узнав Мишку, спросили об остальных, почтительно расступились перед Шакалом. О нем и они были наслышаны.

— Хиляй, пахан, к нашему Деду! Он тут приморился! — услужливо взялись проводить трое мужиков. И подведя к утонувшей в сугробе ели, гулко постучали по ней.

Из сугроба мужичонка выскочил. Заорал на людей. Те на кентов указали. Замолвили за них слово. Мужичонка, махнув рукой, позвал за собою, подвел, ухватился за сук. И Капка, к своему немалому изумлению, оказалась перед входом в землянку.

— Хиляй, мамзель! Не выпущай тепло, не студи хазу! — торопили сзади, и Задрыга скатилась вниз по лестнице в душную теплынь.

Когда вскочила на ноги, глазам не поверила. Не землянка— настоящий дворец, стены выложены из бревен, потолок дощатый, полы настелены старательно, доска к доске подогнана. Места много. Кругом топчаны стоят, громадный стол, лавки. А по углам три раскаленных буржуйки, видно, никогда не остывают.

Шакал уже обнимался с паханом лесной малины. Тот был высокий, широкий в плечах, борода и усы закрывали все лицо и грудь, видно, за них он и получил свою кликуху — Дед.

Он предложил кентам Черной совы располагаться, а сявке велел передать наверх, чтобы приготовили хамовку гостям.

Капка присела ближе к буржуйке на чурбак, грела перед огнем озябшие до синевы руки. Ее трясло от страха, как будет дышать малина? Кентов почти не осталось. И теперь в Черную сову никто не пойдет, узнай, что стало с фартовыми.

Хотя она и сама еще не знала о случившемся и ждала, когда пахан иль Глыба расскажут о налете на багажный вагон.

Капка смотрела на пламя в топке, вслушивалась в звуки сверху. Это не ускользнуло от внимания мужика, впустившего в землянку. Он придвинулся поближе к Задрыге и сказал:

— Не трепыхайся, сюда, кроме нас, ни одна живая душа не решится нарисоваться. Клянусь волей! Мы тут уж с самой войны кантуемся! Как слиняли немцы и наши, мы и зацепились. Раньше здесь лесной госпиталь был. Думаешь, вот это и все! Хрен там!

тут десятку малин места хватит! И таких землянок хоть хреном ешь! А вот пробраться сюда уже никому не по силам!

- Но мы возникли! — перебила Капка.

Вас «на мухе» сдалеку кенты держали. Да признали своих. Не ожмурили потому. Коли мы не захотим, сюда даже мышь не прошмыгнет, — хвалился мужик, от какого несло домашним самогоном и луком.

— Тут много наших от лягавых тырились. Залягут на дно, эдак с год, потом вылезают на фарт, когда про них мозги посеют менты.

— А если пронюхают?

- Те, у кого были карты этого госпиталя, давно откинулись. На том свете кому вякнут? Вон, Гильза! Он с нами долго фартил. Все тропки тут знает. А и то посеял память. В ночи потери лея. Какой крюк дал через болото!