Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Фартовая любовь

— А что рассказывал о привидении?

— Его другие видели?

— Может, кто-то над ним хохмил? — посыпались вопросы на Лангуста.

Сивуч, услышав голоса, отошел от окна, подсел к Задрыге, обнял за худое плечо. Прислушался к разговору.

— Не до того было каждому из нас. Норму выработки такую всем определили, что ее сделать могли лишь вдвоем. Куда там помочь кому-то? Ведь и харчили по результату работы — от количества угля. Не добрали его — на хамовке ужмут. Само собой и на ларьке, где отоваривали зарплату. Поневоле будешь «пахать» как конь. Сам себя всяк мечтал обеспечить. Ну и так уж получалось, что видели друг друга по вечерам — в бараке.

— А как же вкалывали? Врозь?

— Да нет! Вместе! Но словом некогда стало перекинуться. А в забое я лишь через год приспособился отличать и узнавать своих. Там же — ад! Все в угольной пыли. Черные! Мурло, как у негра. Сам черт против нас снежинкой смотрелся бы. Уголь в ушах и во рту, в носу и в глазах. Тряхни каждого, на отопление барака набралось бы.

— Так что с привидением? — вернула Задрыга к теме.

— Афоня на работу не мог идти из-за него. Дрожал, как лидер на параше. И все ботал, что привидение его — злое. Не просто появляется где-нибудь в углу и канает молча, а кружит вокруг и углем швыряется. Сам он один раз тоже куском угля в него запустил, так ему на кентель столько сыпануло, чуть вылез. Угольной породой засыпало. С того раза — не рисковал. А привидение все смелее становилось, с каждым днем — ближе подступало к мужику. Зэки хохочут, мол, ты его попробуй в угол зажать и пощупать. Может, всамделишная шмара? Но Афоне не до смеху было. Из забоя вылезал синий от страху. И однажды бугор барака решил пожалеть, поставил его на другой участок. А на Афонькин — новичков. И молчок о привидении. Афонька клешни готов был целовать бугру на радости. Аж просиял весь. И на пахоту похилял веселее. Не как раньше, будто на разборку к законникам. Новички, ни хрена не зная — на его место.

— А почему Афонька один, а новичков — несколько послали? — подметил Петька.

— На привыкание к забою давались три дня. И ставили по двое. Под землей воздуха не хватает. Так вот поначалу многие задыхаться начинали. Второй должен был успеть вытащить, подать сигнал наверх, чтоб откачали!

— Бывало, что так и не свыкались в забое фартовые.? — спросил Шурик.

— За мое время два таких случая стряслось. Жмурами вытянули. У мужиков бронхи заклинило. Вконец. На пятом, у второго на седьмом дне. Их так и не откачали. Обычно, на четвертый — привыкание наступало. По всем — о каждом судили.

— Ну и что с Афоней? — перебила Капка, нетерпеливо дернув Лангуста за штанину и строгим взглядом осекла «зелень».

— Вечером, когда нас подняли из забоя, мы были уверены, что с Афонькой полный ажур. Но не тут-то было! Привидение следом за ним прихиляло. Сразу появилось и не смывалось, даже когда мужика по малой нужде припирало. Не отворачивалось. Стояло, ходило вокруг, как надзиратель. Вот тогда кто-то из мужиков и ляпни, мол, чья-то душа тебя изводит, какую ты без вины сгубил. Тряхни тыкву! И помолись Богу, чтоб отпустил грех. Помяни душу жмура, попроси прощения! Может, и отвяжется, оставит дышать в живых? Кенты, конечно, засмеялись! А ну, отгадай, чья душа примазалась? За свою жизнь всякий столько душ сгубил! За все молиться — века не хватит! И Афонька ничем не файнее других был. Мокрушничал в фарте. Да и кто в чужой крови клешни не измазал? Не было таких. На что медвежатникам законом запрещено жмурить фраеров, а и то не без оговорок. Сук и лягавых мокрить — в честь всякому. Так-то!

— Что ж с Афоней?

— Он не смеялся, не отмахнулся, как кенты. Его касалось. И, нажевав из пайки мякиш хлебный слепил нательный крестик. Подсушил, надел на шею. И всю ночь на своей шконке молился.

— А новички как? — спросил Данилка.

— Что им сделается? Оба прижились в забое, и никакое привидение к ним не возникало. Они, когда услышали, удивились. Афоне уж не до того. Мне этого кента жальче всех было. Вламывал изо всех сил, а сам хилый, как сверчок сушеный. Шахта из него все высосала. Если б Бог душу попытался б в нем сыскать, поверьте, одну угольную пыль из мужика бы вытряхнул. Да кто на это смотрел. Канали день ко дню… Следующим утром, прежде чем спускаться в шахту, кент опять помолился. Опустили нас. Он и побрел своей штольней. Спотыкается на каждом шагу. Идти ему далеко. Дальше всех он «пахал». Я все хотел за ним пойти, подсмотреть, что за привидение по забою шляется? Да все не обламывалось возникнуть. Тут же ноги сами понесли, следом. Вижу, Афонька за кирку взялся. Свет тусклый, едва освещает кента. И вдруг совсем рядом с ним — белое облако увидел. Большое, как наш маэстро. И уже вплотную к кенту подходит. Я со страха офонарел… А что, думаю, если загробит? Но все же вгляделся и вижу, правда на человека похоже. Мужик иль баба — не усек. Барахла на нем нет. Но лохматое и громадное. Афоня до этого дня уже просился работать наверху. К самому начальнику зоны возникал. Тот его пообещал спрятать от привидения в шизо, если еще раз о таком вякать будет. Не верил никто. Да и я, пока сам не увидел. Ну и со страху перекрестился я тогда. Афоня — тоже! И вдруг слышим — затрещало что-то. Гул какой-то поднимается. Доперло — обвал начинается. Так всегда было. Сначала привидение, потом обвал — и хана… Я Афоньку за рукав и за собой поволок из забоя. А ходули со страху заплетаются, не линяют. Ну хоть ты их клешнями переставляй. Вдруг слышим за спиной грохот. И вроде как молния сверкнула. Вжались мы с Афоней в пыль. Ни живы, ни мертвы. На каком свете — хрен поймешь. Кентели поднять страшно, что увидим? Кент раньше меня тыкву поднял, да как завопит, аж в ушах зазвенело: