Эльмира Нетесова - Заказанная расправа

И вы меня зря спасаете. Не старайтесь. Жизнь везде поставила шлагбаум на пути. Значит, так надо. Время пришло. Зажился, задержался, пора честь знать. Вот даже исповедаться успел. Одно смешно, перед легавым, — выдохнул кровавый пузырь.

Костин снова попытался напоить бомжа зверобоем. Тот замотал головой:

— Сгинь! Оставь! — зло откинул руку.

Жора смотрел на мужика с сочувствием:

— Не тронь его. Сам видишь, не помогает.

Участковый удивленно посмотрел на Казанцева, тот взглядом попросил его присесть.

— Сколько бомжуешь? — спросил Семен Степанович Богдана.

— Какая разница? Я с этой судьбой появился на свет.

— Своих встречал в городе?

— Нет. Обходил все места, где столкнуться могли. Сам себя откидывал за шиворот. Чтоб не будить память. Она, стерва, живучей тещи оказалась. И каждый раз во сне вижу жену и дочку. Зовут меня. Так ласково, нежно, что хоть среди ночи срывайся и беги к ним. Но утром, когда просыпался, понимал — нельзя верить снам. Это не их просьбы, то мое сердце кричит. И подкидывает в сны пустую мечту…

Бомж умолк. Смотрел в потолок невидящим взглядом. На лбу выступили крупные капли пота. Человек пересиливал боль, рвущуюся нещадно изнутри. Закусил почерневшие губы.

— Не сдерживай дыхание! — услышал Богдан над самым ухом. Но не ответил. Смотрел в потолок. И видел лица жены и дочки. Они улыбались ему… Как много отдал бы он теперь, чтобы въявь встретиться с ними. Увидеть самых любимых людей. Золотистые кудряшки дочки, голубые глаза жены. Как он соскучился по ним, как истосковался, как осиротел без них и одичал.

«Может, стоило вернуться, попросить прощенья. Любимых прощают, им не поминают обид. Не они бросили тебя. Ты сам ушел, хлопнув дверью». Он говорил это сам себе много раз. Но никогда так и не осмелился вернуться.

…А лица улыбались так отчетливо. Видения ли это или явь? Вон как заботливо поправляет жена подушку под головой. Дочка берет его руку, зовет гулять в парк. Там когда-то он объяснился в любви ее матери. На этой же скамье сделал ей предложение. Она согласилась тогда. Зачем же теперь уходит? Куда? Ведь он любит ее. О! Как много готов отдать за то, чтобы вернуть былое! Но что отдать? У него нет ничего. Он все потерял, даже свое единственное…

Человек выдохнул в последний раз и улыбнулся дочке — та бежала к нему вприпрыжку, по-заячьи. Но не успела. Он упал. И девчушка заплакала. Утешить ее он уже не смог…

Он не услышал, как участковый, отпустив его руку, сказал осипшим голосом:

— Все кончено. Умер…

Жора, закрыв лицо руками, сказал тихо:

— Прости, Богдан! Я ошибся. Все мы бываем неправы когда-то…

Костин и Казанцев тихо вышли из дома. На востоке занималось новое утро. Для Богдана оно стало последним. Говорить не хотелось. Тяжесть пережитой ночи лежала на душе комом.

Ночь уже ушла. Но тьма не растворялась…

Вячеслав Рогачев, конечно, не обошелся без неприятного разговора с начальником. Тот не стал намекать, а сказал впрямую, мол, если Славик самостоятельно не может справиться с порученным делом, придется не только передать его другому следователю, но и поставить вопрос о целесообразности работы Рогачева в милиции.

Славик вышел из кабинета начальника, почти ничего не соображая. Придя к себе, он вновь и вновь пересматривал все материалы, имеющиеся в деле, но они ничего не давали. Был лишь голый факт. Над ним уже начинали подтрунивать коллеги. А он так и не знал, где искать убийцу…

И вдруг ему позвонила Ирина Лапшина — малолетняя путанка, подруга убитой Мартышки:

— Мне увидеться надо с вами. Срочно. Разговор есть.

— На какую тему?

— Мне пригрозил один хахаль! Он у нас общим был. На троих. Но это не по телефону. Может, он Женьку урыл? С него станется.

— Ты дома? Я сейчас приеду! — хотел положить трубку, но услышал торопливое:

— Не дома я! В венеричке лечусь. Сюда приезжайте. Дома боюсь. Меня размажут, как Женьку!

— Ну и дела! — поморщился Рогачев. Но, вспомнив недавнюю взбучку у начальства, ответил, что, конечно, приедет.

Ирине разрешили поговорить со следователем в кабинете врача. Та вошла, робея, озираясь по сторонам. Рогачев заметил, как резко изменилась девчонка с момента последнего разговора. Осунувшаяся, побледневшая, с опущенными плечами, с темными кругами у глаз, она походила на цветок, погибающий в пыли, которому никогда не суждено расцвести в полную силу. Даже веснушки на ее лице казались линялыми, грязными следами слез.