Эльмира Нетесова - Заказанная расправа

Даже когда горел дом, он помогал спасать Юркины вещи. Уже задыхаясь дымом, услышал голос матери:

— Спасите! Помогите хоть кто-нибудь…

Но не пошел к ней. Вспомнил не ко времени, что она даже письма не прислала в зону. И, осклабив провальный рот, сказал глухо:

— Я всегда называл тебя на «вы»… Так я обращался к чужим… И ты никогда не была родной…

Он услышал вопль матери. Последний… Но бросился к окну и выскочил без оглядки. О матери, если б не напоминали, забыл бы давно…

На живых женщин он не оглядывался. Его воротило от них. Угас пыл молодости, перестало допекать мужичье начало. Он отворачивался от баб, брезгливо морщась. Презирал их всех, скопом, за все, что довелось пережить. О том, что и его родила женщина, не хотел даже вспоминать…

Мысли Яшки оборвал голос следователя:

— Так почему жил отдельно? — повторил вопрос Рогачев.

— Она не понимала меня.

— В чем?

— Мои привычки казались ей странными. А я не понимал ее. Мать хотела, чтобы я был как все — как она и другие. Но случилось иначе. Я пошел сам в себя…

— Вы имеете в виду свою страсть к мертвым женщинам? — уточнил следователь.

— Она о том долго не знала ничего и принуждала к семейной жизни, к которой я оказался совсем не годным. Меня воротило от живых баб.

— Но ваша мать была живой женщиной!

— Потому и не жил с нею под одной крышей. Я не мог переносить вида красок, кремов, лаков, множества тряпок и бабьего запаха, постоянных жалоб на здоровье, сплетен и пересудов. Я еще в детстве убегал из-за этого из дома, порою надолго. Я не мог представить себя занузданным на всю жизнь какой-нибудь из этих дур. Меня мутило от их разговоров, даже от голосов.

Именно из-за этого я и с Юркой ругался. Он был настоящим кобелем, водил баб пачками. А на судне, в своей каюте, имел резиновую бабу. Купил в Японии. Их там делают для тех, кто не имеет возможности заполучить живую. Юрка часто предлагал мне своих блядей. Их у него было больше, чем блох у бездомной дворняги. Он тоже не понимал меня.

— Вы никогда не жили с обычной женщиной? — удивился Славик.

— Нет, никогда! Я ненавижу их!

— А к мертвым что вас толкнуло? Ведь это тоже женщины!

— Но не те! Они молчаливы! Они были совсем другими. Не горели, не кокетничали, не жаловались на бесконечные болячки, ничего не требовали. Они, пусть на одну ночь, но были верны только мне. Да и любил не каждую. Только немногих…

Яшка умолк на время, вспомнив первую… Ей было не больше двадцати. Белокурая, стройная. Она отравилась уксусом из-за парня, которого любила. Он женился на другой…

Оля… Так звали ее. Она ушла из жизни, разуверившись в своем счастье. Яшка долго сидел возле нее. Говорил с девушкой…

— Тебя не любил? Ну и плевать на него! Встретила бы другого! Ты вон какая красивая, ровно березонька. Небось, и он был не хуже. Ты ж на меня при жизни не глянула бы. Обозвала б по всякому, испозорила. А ведь человека для жизни не по роже выбирать надо. Она лишь оболочка. Внутрь смотреть стоило. А ты поспешила. Он, может, твоего плевка не достоин. Эх-х, милая! Ты ровно зоренька! Цветок райский! А ушла в горе и слезах! — целовал он холодные губы Оли. Ему было искренне жаль ее. Она лежала равнодушная ко всему, но Яшке казалось, что слушает его и соглашается. Ее не успел вскрыть Скворцов. Отложил анатомирование на утро. И Яшка воспользовался случаем…

Никто ничего не узнал и не заподозрил. Яшка благодарил покойную за то, что помогла ему стать мужчиной. После нее были еще трое. Одна — замерзла ночью на улице. Бездомной оказалась, сиротой среди людей в большом городе. Ее даже не вскрывали. И эту Яков пожалел.

Еще одну собственный мужик зарезал. По пьянке. Сам не помнил, за что угробил. Яков сочувствовал и этой…

А к живым не подходил. Ведь вот однажды навестил мать. Там и бабка оказалась. Попросила заменить на кухне перегоревшую лампочку. Яшка не помнит, как и почему, но его ударило током. Упал с лесенки. А бабка ахает:

— Надо ж! И тут его черт не взял! Живой остался, змей поганый! И когда сдохнет?!

— За что ты меня ненавидишь? — спросил он бабку.

Та криком зашлась:

— А зачем на свет появился? На кой нужен нам? Не человек — сущий черт!

Яшка искал тепло и сочувствие хотя б среди бомжей. Но и те, едва завидев, гнали его прочь. И считали, что лучше жить бездомным, чем уродом. Пьяные бомжихи, встретив Яшку где-нибудь в темном переулке, пугались и мигом трезвели. Ни о чем не говорили с ним. Лишь материли зло.

Соседки, жившие в доме рядом с матерью, сочувствовали ей, говоря: