Эльмира Нетесова - Стукачи

Евгений откашлялся. Поклонился зрителям и запел, краснея от внимания:

Товарищ Сталин, ты — большой ученый,

В языкознании — познавший правды толк,

А я — простой, советский заключенный,

Ты мне товарищ, словно брянский волк.

За что сижу? По совести — не знаю,

Но прокуроры строги и умны,

Я это все, конечно, понимаю,

Как обостренье классовой борьбы…

Вчера мы хоронили двух марксистов,

Мы их не укрывали кумачом,

Один из них был правым уклонистом.

Второй, как оказалось, ни при чем…

Живите ж сотню лет, товарищ Сталин!

И если даже сдохнуть надо мне,

Я знаю, много будет чугуна и стали

На душу населения в стране…

Зрители на шконках и вовсе приуныли. Себя вспомнили. Аресты, допросы… А за что? Кому мешали они?

Женьку никто не слушал. Грустно стало. Самойлов тоже растянулся на своей шконке. Колхоз вспомнил. Памятью пошел по улице, в каждый дом заглянул. И вдруг до его слуха хохот дошел. И обрывок песни:

…Ходит вкруг да около Черный воротник,

Сталинские соколы Кушают шашлык.

А ночами, а ночами,

Для общественных людей,

Для высокого начальства

Кажут фильмы про блядей!

На экран уставится —

Жирное мурло,

Очень ему правится —

Мерилин Монро!

Зэки аплодировали так азартно и долго, что не услышали, как в барак ворвалась охрана. Кто-то из сук успел настучать о концерте, и зэков выгоняла охрана на мороз. За сорок на термометре…

— Лечь! Встать! Лечь! Встать! — орал взбешенный начальник охраны. И все допытывался: — Кто пел? О чем пел?

Молчали. И снова по команде лицом в снег. Измотал окончательно. Но политические всякое видывали. Своего не выдадут. Вот только бы очередную суку найти… Кто настучал начальству? Кто уходил из барака во время концерта?

— Встать! Лечь!

Потом на морозе вспотевших не меньше часа под автоматами охраны держал начальник. Сам замерз. Но не уходил.

— Сдохнете все, как один! Пока не признаетесь!

И тогда Женька сам выкрикнул:

— Я пел! Больше никто!

— Что пел? — подскочил к нему начальник.

— Продолжу концерт! — разодрав онемелые от холода губы, мужик запел:

У лошади — была грудная жаба,

А лошадь, как известно, не овца,

Но лошадь — на парады выезжала —

И маршалу об этом — ни словца.

Начальник охраны слушал настороженно, молча. Не перебивал.

А маршал — бедный, мучился от рака,

Но тоже на парады выезжал.

Он мучился от рака, но, однако,

Он лошади об этом не сказал.

Молодые охранники захихикали. Но до начальника смысл песни пока не дошел.

Вот этот факт — великая эпоха,

Воспеть велела в песнях и стихах,

Хоть лошадь та давно уже издохла,

А маршала сгноили — в рудниках…

— В шизо! Я тебе, паскуда, покажу, как над нашими маршалами смеяться! — побагровел начальник охраны. И заорал, заметив усмешки зэков: — В шизо! На месяц! Уведите! А вы, скоты, живо в барак! Услышу хай, всех в шизо загоню! Стряхну спесь со свиней! Ишь, жир нагуляли, резвиться вздумали!

Охрана прикладами вбивала политических в барак. После этого случая пятеро свалились с воспалением легких. И не смогли встать на работу.

Среди заболевших впервые оказался Самойлов. Когда утром всех стали поднимать по гимну, Иван Степанович не удержался на ногах, упал в проходе между шконок.

— Встать! — услышал над ухом окрик. Попытался. Но не смог.

— В барак их к фартовым! Пусть запетушат! Запомнят, как впредь симулировать! — распорядился начальник охраны, усмехаясь криво.

Охранники подхватили пятерых под микитки, собираясь выполнить приказ.

Самойлов почувствовал, что на сопротивление сил не осталось. И взглядом попрощался с Абаевым, когда его поволокли мимо Бориса.

— Не тронь мужиков! Оставь их! Прошу, как человека! — послышался голос бригадира политических.

— Прихватите и этого крикуна!

Охранники кинулись к бригадиру, и тут словно оцепененье пропало. Зэки со всех сторон кинулись на охрану и начальника.

Кто-то сдавил его за горло, матеря на чем свет стоит. Другие долбили его головой о бетонный пол. Охранники в ужасе пытались отбиваться, но их смяли, стали измываться нещадно, выкручивая, ломая руки и ноги.

Кто-то вздернул над парашей начальника охраны и доской от шконки считал его ребра. У того глаза вылезали из орбит. А мужики окунали его головой в парашу и, подержав в ней, снова поднимали за веревку.

— Гнида зажравшаяся! Тебя самого запетушим до смерти. И утопим в параше, где и родился ты, козел вонючий! — обещали политические.