Эльмира Нетесова - Стукачи

Его уговаривать не пришлось. Сам вызвался и сутками не слезал с трактора.

В ту весну колхоз удвоил посевные площади. И большую половину полей засеял семенами сортовой пшеницы.

Выровнялась, расправила плечи первая деревенская улица. По ней, кобенясь друг перед другом, наяривая на голосистых гармошках, пошли вечерами на гульбу недавние подростки. Грудь колесом держали. И хотя усы еще не у всех пробиваться начали, озорные частушки про девок горланили на всю деревню.

А она выпрямлялась с каждым днем. Вон уже и правление колхоза, и свой клуб построили. Детский сад-ясли да медпункт. Телятник старики поставили. Завелось свое парниковое хозяйство. И все — Самойлов всюду успевал.

Казалось, он не спал, днем и ночью на полях и фермах, на телятнике, птичнике, пасеке, на кирпичном заводе. Еще и с людьми говорил, в райцентр мотался. Обо всем и обо всех помнил, ничего не забывал.

В районе, помня, куда привезли Самойлова, не торопились проверять колхоз. Знали, более отсталого хозяйства во всей области не было. Уезжали из этой деревни люди. Никто не хотел оставаться и работать в Масловке. Говорили, что эту деревню осталось облить только бензином и сжечь. Себе дешевле будет. Мол, гиблое место, проклятое людьми и Богом.

Здесь даже немцы в войну не остановились. Увидели деревню и в ужасе проехали. Наверное, за чумную приняли. Ни в одну избу не вошли, ни с одним человеком не говорили. Никакого сопротивления и радости не приметили на лицах человеческих. На Масловку за всю войну ни одного снаряда не упало.

— Пожалели добро изводить, — двусмысленно шутили о себе деревенские.

И в райцентре считали, что понадобятся долгие годы, чтоб оживить деревню, поставить ее на ноги.

А Масловка уже смотрела на мир подбоченясь. Наливалось колосом поле. Ни одного бездельника в деревне не было.

Шестнадцать новых домов, словно в сказке, выросли на одной стороне улицы. Вокруг домов, заботливо пересаженные, цвели яблони, вишни, сливы.

А из райцентра провели в Масловку радио и свет.

В тот день, когда колхоз кончил свою вторую посевную, а пасечники качали первый мед, радио, установленное в правлении колхоза, объявило о победе над Германией.

Эта весть облетела колхоз мигом. В секунды. И люди, забыв обо всем на свете, побросали работу, вернулись в деревню.

На столах хмельное объявилось. Подвыпившие мужики-фронтовики в воспоминания ударились.

Ивану Степановичу не подходить бы к ним, да досада взяла. Не за свое кровное, за колхозное душа болела. Когда завидел пьяное сборище, подошел тут же. И высказал все, что думал:

— Работу оставили? Празднуем! А колхоз хоть пропади? Коровы с телятами без пастухов, куры без присмотра, завод остановили, поля без полива, пасека и парники брошены на произвол, а вы пьянствуете? Жир завелся в задницах? Кто хозяйство бросает? Не рано ли заелись? Иль забыли, какое время нынче? Не день — минута дорога! Живо выметайтесь отсюда! Чтоб духу вашего не видел! Сад не обкопан, не подкормлен, а вы пьете здесь! Праздновать будете, когда работы закончим!

— А ты что за указчик выискался? Давай, проваливай, пришлая рожа! Не то вкинем тебе за все! Покуда мы воевали, ты тут за юбки наших баб прятался, интендант ветеринарской службы! Но мы люди! Не скоты! Мы этот праздник своей кровью и здоровьем увечным заслужили! А ты — вали отсель! — встал пошатываясь Ананьев.

Иван Степанович не двинулся с места. Ждал. Оглядел колхозников. Те тоже молчали, ожидая развязки.

— Со сколькими бабами ты переспал, покуда мы на передовой дохли? Свою шкуру сберег. Цел и невредим, как боров. Вот и вкалывай, коль победа наша тебе — не праздник, — дохнул в лицо сивушным перегаром и хотел схватить Самойлова за грудки. Тот перехватил руку тракториста, закрутил за спину. Виктор взвыл. Самойлов отшвырнул его и спросил резко:

— Кто следующий?

— Наших мужиков бить? — полетел в председателя опустошенный штоф. Самойлов успел увернуться и, схватив бросавшего за шиворот, выкинул из-за стола.

— Вон из колхоза! — крикнул зло. И пригрозил: — Сегодня выселю из дома, вместе с семьей! С волчьим билетом, как бродягу и пьяницу! Чтоб званье фронтовиков всякая мразь не позорила! Чтоб через час со своим барахлом на большаке были. Понятно? И со всеми так поступлю, кто через час не окажется на работе! — гремел председатель впервые на всю улицу.

Колхозники до этого дня не слышали его крика, считали, что Самойлов и не умеет ругаться. И вдруг прорвало… Довели человека, вынудили.