На следующий день политических не повезли в карьер. Дождь лил такой, что дороги за ночь раскисли и проехать по ним стало невозможно. Брезентовые робы промокли, едва люди успели добежать до столовой.
— Шабаш, мужики! Субботний дождь — это надолго. Он за день не закончится. Всю неделю лить будет. Хоть отдохнем теперь от карьера, — радовался Илларион.
Политические заметили в столовой оживление у воров. Те, впервые не оглядываясь на соседство с идейными, об амнистии говорили.
— Обещают ее большой провести. И не только для фартовых. Много под нее попадет. Так блатари говорят. Им с воли о том сообщили, — радовался Федор.
Амнистия… У кого-то из политических глаза загорелись. Может, повезет… У других — взгляд потух. Любого может коснуться амнистия. Но не идейных… А значит, ждать нечего. Сколько уж этих амнистий было! Все лишь для воров. Только фартовым облегченье выходило. Ну, бывало, кого-то из мужиков-работяг выпускали на волю, словно с перепугу. Но тут же привозили новый этап. И свежая партия, переполнив зону, стирала из памяти результаты амнистий.
И все же радовались политические. Пусть не они, но кто-то выйдет на свободу, уедет из зоны, простится с Колымой. Навсегда ли?
Амнистия… Каждому своя воля вспомнилась, свой дом и семья. И уж не до завтрака стало людям…
— Эй, контры! Чего хвосты опустили? Иль нюх посеяли? Волей пахнет! Может, и до вас доберутся наверху, вышвырнут всех под сраку мешалкой? Чтоб пайку казенную зря не изводили! Уж так и быть, разберем вас по малинам! В стремами, в шестерки, другого навара от вас не жди! — хохотали блатные.
— Да они на воле с голоду передохнут! Только трехать шустрые. На дело — слабы в яйцах. А нынче на воле «пахать» надо. Да так, что жопа в мыле, — поддерживали фартовые.
— Амнистия идет! Секете, падлы? Вострите копыта! И меньше залупайтесь! — оживились воры.
Глядя на них, и политические веселели.
В сыром от дождей бараке теперь все разговоры велись о предстоящей амнистии.
— Тебя дома ждут? — спросил Федор Балова.
Тот головой кивнул:
— Пока ждут. На что-то надеются. Жена так и пишет: покуда жив — верю, вернешься домой.
— Дети имеются?
— Взрослые стали. Две дочки. Работают. Из институтов их отчислили. Из-за меня. Но не сетуют. И не упрекают.
— А моя — скурвилась. Едва узнала, что инвалидом остался, другого нашла..
— Мои пишут, что тяжко жить стало. На нужду жалуются…
— А тебя ждут? — спросил Илларион Олега Дмитриевича.
— Нет. Никто не ждет. Некому ждать, — вздохнул Кондратьев тяжело. И добавил: — И возвращаться некуда…
— А я, когда освобожусь, вначале найду того стукача, какой меня засветил ни за хрен собачий. Пришибу его в темном углу, чтоб никто не видел, а после к своим смотаюсь, — послышалось совсем рядом.
— Уж коль тебя выпустят, то вначале стукача упрячут. Тебя ж оправдывать надо, а виновного — на твое место. Так что не свидишься ты с фискалом…
— Если их всех судить, никаких зон не хватит! Да и не тронут сучню! Они, как ржавчина, всюду въелись. Сверху донизу. Как чума, — вздохнул танкист Василий.
— Плевать на них! Вот вернусь на волю, уеду к своим в Полесье, в Белоруссию! Там — в лесах никакой заразы нет! Живут все в труде, не зная подлостей. До ближайшего сельсовета почти сотня верст. А самый главный стукач в тех местах — дятел. Всю жизнь лешакам на кукушек и сорок стучит. Да все без проку, — смеялся Мишка-партизан.
— А кто ж тебя засветил? Неужель в лесу фискалы тоже имелись? — спросил Илларион.
— Меня не в лесу. Меня в военкомате… Лучше б я туда не совался… Хотел матери друга своего помочь. Вместе с ним в партизанах были. Немцы убили, когда лес прочесывали… Мать его совсем одна осталась, — он поперхнулся дымом папиросы и откашлялся. — Хату я ей помог поднять. Чтоб не завалилась на голову. Ну и с пенсией хотел помочь. За друга… Чтоб не голодовала старая. Чтоб свою копейку на хлеб имела, — уставился в пламя топки и, помолчав, продолжил: — Вот там только и дошло до меня, что нужны были, покуда война шла. А чуть отлегло, прошло лихо, и лишними стали. Ладно меня, старую стыдить начали. Мол, работать надо, а не побираться. Нечего прикрываться сыном. Это еще доказать надо, что он в партизанах был. Ну тут я и взъелся! А чего, говорю им, доказывать, коль я с ней пришел? Иль не хватает моего подтверждения? И за что вы женщину обзываете? Она сына стране отдала! Ей пенсия положена на погибшего! Иль довести хотите, чтоб мать партизана попрошайничать пошла? Ведь она в колхозе всю жизнь работала. А колхозникам пенсий нет. Той, какую по стари начисляют, на хлеб не хватит! — осекся Мишка.
Читать дальше