Эльмира Нетесова - Стукачи

Геннадий Балов, тот самый, не поверивший Олегу Дмитриевичу, был фронтовиком. Разведчиком прошел всю войну. Дослужился до полковника. Арестовали его в Берлине. В первый день мира. За то, что ребята из его разведбатальона, обмыв победу, вышли погулять на улицы Берлина. А тут немецкие девки. Ну и стукнула моча в головы. Затащили в дом. Изнасиловали… Всех пятерых парней приговорил к расстрелу военно-полевой суд. Хоронили их не как фронтовиков, а как преступников. А Балова за плохую воспитательную работу, за опозоренное звание советских солдат и разведбатальона прямиком в Магадан отправили. На пятнадцать лет…

Не сам Геннадий Балов поделился, политические Кондратьеву рассказали.

Разведчик старше всех по возрасту в бараке был. Его уважали все. С мнением полковника считался каждый.

— Ты не обижайся на него за недоверчивость. Он всегда с подозрением к новичкам относится.

— Не забывай и того, что он — разведчик. У них недоверие в крови заложено.

— Ничего. Обвыкнетесь, подружитесь, — успокаивали Олега Дмитриевича политические. Но Кондратьева их слова не утешали. Он чувствовал какой-то необъяснимый страх перед сверлящим взглядом Балова.

Случалось, вставал ночью Кондратьев на парашу. Балов — в упор на него смотрит. Не мигая.

Повернется в карьере — глаза в глаза с полковником встретится. Тот слова не обронит. Словно караулит каждое дыхание.

Никогда не садился он рядом или поблизости. Но каждое слово Олега Дмитриевича ловил на слух и все помнил. Будто в копилку памяти собирал услышанное.

И уж что самое досадное, не только сам не доверял, а и других обрывал на полуслове. Пресекал скользкие темы, кивнув на Кондратьева, и говорил:

— Не забывайся. Рядом темная лошадка. Попридержи язык…

Но не только разведчик не спускал глаз с Кондратьева. Не упускал Балова из виду и Олег Дмитриевич. Даже спящему не верил ему. Напрягая слух до боли в висках, вслушивался в каждое слово. И все ждал повод. Знал, просто так оговорить не удастся. Балова в бараке любили все. За него не то с Кондратьева, с любого шкуру снимут политические.

Да и в оперчасти потребуются веские доказательства, чтоб решились они от разведчика избавиться. Хотя давно чувствовали к нему неприязнь.

Геннадий любил по вечерам посидеть у печурки, смотреть на огонь, бушующий в топке. Любил неспешные разговоры.

Вот так однажды подсел к теплу и Кондратьев. Отдохнуть решил после работы, согреться.

Балов сделал вид, что не заметил его. И продолжал рассказ:

— Нет, ребята, не прав тот, кто говорит о немцах, как о дураках, и доказывает, будто Гитлер — шизофреник. Не так это все. И когда-нибудь мы вынуждены будем признать обратное и сказать миру правду. Ведь если следовать сегодняшней логике, выходит, наша доблестная армия все четыре года воевала с дураками? Разве это не дикость? А потери, какие потери мы понесли! Тоже от идиотов? До Волги нас шизофреник гнал. А мы и понять не могли, от кого удираем… Сколько городов сдавали? Их теперь попробуй восстанови! И все — дураки виноваты? Да нет! Это была обученная армия! Мощная! А у нас — не то. Профессионалов явно не хватало. Выезжали на добровольцах, мобилизованных. Много их погибло. А вот шизофреник берег людей. Не затыкал их жизнями провалы и поражения. Знал, у каждой войны есть конец. И пусть будет поражение в ней, но из его страны не получилось кладбище. Ее есть кому поднять и отстроить. Потому Гитлер мне — враг. Потому что я — солдат. А для своей нации он — вождь. Был им и останется. И я никогда не скажу, что фашисты — дураки. На себе испытал их умение воевать.

— И все же, мы — победили! Даже профессионалов. Пусть и жертв много, а не отдали Отечество. И накостыляли фрицам по зубам, — бросил в огонь окурок однорукий Федор.

— Накостыляли они нам. Мы — только отмахивались. Опыта не имели. Не умели убивать. А уж потом… Озверели. На злобу взяли. И вырвали победу…

— Нет, Ген, не злобой одолели! Я с тобой не согласен. Мы — фашиста всем миром, всем светом, от стара до мала били! И не могли не победить. Иначе как жить бы стали?

— Да очень просто! Может, еще лучше, чем теперь! Вот, ты, победитель, а что имеешь за свое участие в ней? Шконку да пайку! А не рыпайтесь вы, может, немец победил бы! Жили бы, как люди! — вставил черниговский Олесь.

— Что? Как люди?! Под немцем? Да ты очумел! Майданек, Освенцим тебе надо было глянуть, что они там с пленными натворили! — вскипел разведчик.

— Так это с теми, кто воевал против них. С военнопленными. И мы с немцем не цацкались, кого пленили. А кто сам сдался — не тронули. Но я о другом. Не стоило воевать совсем. Нечего нам защищать было, — спорил Олесь.