Эльмира Нетесова - Стукачи

Не спешил он с семьей и еще по одной причине. С молодости, с того самого комсомольского возраста, связал свою судьбу с чекистами. Мечтал попасть к ним в штат. Но не взяли. Не подошел он им по социальному положению. Не относился к бедноте. Да и в семье его все ходили в церковь, чтили Бога. Переубедить их Олег Дмитриевич не рисковал. А нештатное сотрудничество предложили. Вначале это обидело Кондратьева. Да вскоре понял собственную выгоду, когда чекисты показали заявление, в каком неизвестный доброжелатель писал, что втершийся в комсомол младший Кондратьев есть буржуйская отрыжка, потому что крещен, имеет в доме иконы, и к ним в семью часто приходит настоятель деревенской церкви. И сам Олег пашет ему поле на колхозном тракторе, позоря званье комсомольца. Мол, убрать его надо из колхоза туда, где Макар телят не пасет…

Олег Дмитриевич понял, чем грозит ему это заявление. И согласился сотрудничать с чекистами уже без уговоров.

Вскоре он понял, кто был тем доброжелателем. И колхозный конюх, по доносу Олега Дмитриевича, первым из деревенских, уехал на «воронке» в глупую ночь. Куда и на сколько, никто в деревне так и не узнал.

Следом за ним покинул Солнцевку священник. Но даже дед не догадался, что забрали друга по доносу внука.

Многих бед избежал Олег Дмитриевич благодаря сотрудничеству с органами. Знал, иначе не выжить, не удержаться. Не заложишь, пожалеешь, самого не пощадят. Донесут, оклевещут, замарают, упрячут на долгие годы, а может, на всю жизнь. Докажи потом, что не виноват? Кто слушать станет? Хочешь жить, умей защищаться. Не просто видеть, а чувствовать, предвидеть своих врагов. И он не щадил никого.

Он отправил «на дальняк» весь сельсовет Солнцевки, отомстив им за пережитое в отцовском доме. Лишь двоих калек-фронтовиков не тронул. Остальные не минули его рук. Даже своего друга юности, давшего комсомольскую путевку на курсы трактористов, назвал в доносе врагом народа, опозорившим Отечество и приволокшим из Германии в качестве трофея аккордеон, каким смущает каждый день деревенский люд, расхваливая при этом фашистский, вражий образ жизни.

И поехал мужик на Игарку в зарешеченном товарном вагоне… Пятеро его детей так и не поняли, за что увезли отца? Да и сам он умер там, не найдя ответа.

А Олег Дмитриевич жил. Бронированный от доносов сотрудничеством с чекистами. И был уверен, своего они не тронут.

Он и в Масловке не сидел сложа руки. Вел досье на всех, на каждого. Но прочесть, понять эти записи, мог только сам. И прятал их всякий день.

За годы сотрудничества не раз убеждался, как топят жены своих мужей, донося на них, надоевших, переставших быть любимыми. Избавлялись от них легко и просто. Шутя. И ехали мужики, не зная за что, в края дальние, необжитые. Не все выживали в этапах, немногим удавалось дойти до них. Пули обрывали жизни, случалось, сразу в камере. Суд приговорил к вышке? А был ли он?

Одна бабенка прямо предложила Кондратьеву остаться у нее навсегда.

— А муж твой? — спросил удивленно.

— Да долго ли избавиться? Завтра его не будет. Одно твое слово. Оставайся! — обвила руками шею Кондратьева.

— У него женщина есть? — спросил наивно.

— Чего не хватало! Попробовал бы завести! Я б его враз на Колыму…

Олег Дмитриевич ушел разозленный. И на следующий день забрали бабу. Прямо из постели. Из-под бока мужа. Тот наутро застрелился. Не перенес горя. Не будучи любимым, сам любил. Больше жизни… Не стало жены, и жизнь ненужной оказалась.

Кондратьев не успел, не мог рассказать ему ничего. Но после того случая ни одной бабе не верил. Надолго откинуло Олега Дмитриевича от них. И потом никогда не связывался с замужними.

Чекисты называли Кондратьева своим верным помощником, дзержинцем. И не знали, как он боится их. Он не верил ни одному их слову. И держался всегда настороже, не хотел заводить семью, чтобы не оказаться преданным собственной бабой, признавшей другого мужика.

Кондратьев знал: чекисты коротки на расправу. И держался с ними приниженно, заискивающе. Он боялся их всегда, даже во сне…

Жил ли Олег Дмитриевич спокойно? Радовался ли своей судьбе? Пожалуй, да. Но немного. В отцовском доме, пока не вступил в комсомол. С того дня все изменилось. Завертелась жизнь, как в кутерьме. Не стало радости, лишь страх холодной петлей сдавливал горло и самое сердце…

— Давай сюда этого борова! Волоки блядь со шконки! — услышал Кондратьев голоса воров и вздрогнул от неожиданности.

Грубые руки ухватили его за брюки, за шиворот, стянули со шконки, поволокли по вонючему проходу к столу, за каким сидела воровская кодла, игравшая в очко с самого утра.