Эльмира Нетесова - Стукачи

Вечерами зэки играли в карты. Конечно, на интерес. Случалось, загоняли проигравшего в парашу. И там, сидя по шею в дерьме, он кукарекал, пел блатные песни — по желанию воров. Это наказание проигравшемуся считалось самым легким, мелким. Бывало, задолжавшему рубили палец на ноге иль руке под дружный хохот. Бывало, проигравшегося выкупал кто-то из своих. И тогда тот счастливчик вкалывал по две смены неделю и больше. Случалось, под дикий гик и свист трамбовали проигравшего — до полусмерти. Все это было цветочками, как говорили воры. Войдя в азарт, нередко ставили на кон чью-то жизнь. И если проигранный не мог выкупить у выигравшего свою душу, его убивали.

Кондратьев понимал, что в любую минуту может оказаться ставкой в игре. Но как уйти от этого?

Проситься в барак к работягам? Но и там — свои законы. Наслышался о них. Тоже махаются зэки по нескольку раз на день. И тоже выносят оттуда покойников. Попробуй разберись — был ли мертвый виноват? Администрация зоны в это не вникала. Списывала дело в архив. Не стало зэка — меньше мороки.

Попроситься в барак к политическим? Но они такое сами не решают. К ним переводит лишь администрация. А значит, надо соглашаться в стукачи.

Кондратьеву этого не хотелось. Помогать органам, посадившим его, было против всяких устоев. Да и обида удерживала. И он терпел.

С утра до ночи в бараке воров стоял шум. Постоянные разборки, мордобои, матерщина выводили из себя. Спокойно полежать или уснуть было мудрено. А и прекратить все свары, ссоры не мог никто, кроме Бляшки. А он молчал. Словно не мог жить без того или давно привык.

Просить его угомонить своих кентов было бесполезно. В ответ услышишь насмешки, мат. И Олег Дмитриевич приучал себя к терпению.

Он лежал на шконке, отвернувшись ко всем спиной. И вспоминал прошлое, заставляя смотреть на него со стороны, чтобы не рвать душу.

Кондратьев хорошо помнил свой деревенский дом в Солнцевке — на Орловщине. Дом был большой, крепкий, под рыжей соломенной крышей, с выбеленными стенами и вышитыми занавесками на окнах.

Сзади дома — сарай для коровы, свиней и кур.

Весь дом и сад с участком обнесены плетеным забором. Надежным и крепким.

И все ладилось в большой семье Кондратьевых. Хозяином в ней был дед. Суровый, седобородый, он умело держал в руках троих сыновей и невесток, семерых внуков и бабку.

Здесь престольные праздники отмечались светло и чисто. Никогда не слышались брань, крики. Дед говорил тихо. Но так, что во всех углах, и даже на печке, всякое его слово доходило до ушей и сердца.

Деда считали самым умным человеком деревни. Вторым — после настоятеля церкви. Может, потому во времена коллективизации не тронул семью деревенский люд. Знавший — нет в доме излишка. А имевшееся нажито своими руками.

С дедом всегда советовались крестьяне.

Зажиточные и бедные шли к нему со своими заботами. И никто ни разу не пожалел, что послушался подсказки деда, не пренебрег его советом. И даже оголтелая беднота не поверила бы, что именно старик Кондратьев вывел в глухую ночь пять семей из села. Зажиточные были хозяева. Под утро их хотели расстрелять.

Исчезли они из Солнцевки. Не нашли их во всем Нарышкинском уезде. И только старик знал, что уехали сельчане в Германию. Чудом успели.

Старших сыновей своих с женами и детьми отправил к родственникам на Дальний Восток, чуя, что времена наступают смутные и тревожные.

Олега, средь прочих внуков, старик не выделял ничем. Но заставлял учиться усерднее прочих.

— Ты в деревне жить не станешь. Нету в тебе добра к земле. Не любишь ее. Потому в науку пойдешь, — мечтал старик. Но деревенский комсомол решил по-своему. И выдал Олегу путевку на курсы трактористов.

Старик Кондратьев тогда впервые оттаскал внука за вихры. Ругал за вступленье в комсомол, за курсы и самовольство. А когда понял, что внук все равно сделает по-своему, отказался от Олега перед иконой, отрекся от него. И младший Кондратьев навсегда ушел из дома.

Вернулся он в село через полгода, на тракторе. Но домой не пришел. Жил в клубе. Потом, вместе с такими же, как сам, перешел в общежитие, устроенное в брошенном доме.

Олег стал колхозным активистом. Он выступал в самодеятельности, высмеивал священника, вместе с разгулявшейся молодежью срывал церковную службу. Он стал неверующим насмешником. И перемазанный в мазуте, дегте, пропахший соляркой и керосином, походил на самого сатану.

Он агитировал колхозных девок не ходить на службу в церковный праздник, а выйти на субботник, поработать в саду иль в поле. А заработанное перечислить в фонд голодающих детей Поволжья.