Эльмира Нетесова - Макарыч

— Что дед? Живет и в ус не дует!

— Давно ли?

— Кто же виноват?

— Судьбина. Не от нас она. Нихто не уразумеит, иде башку свернеть. Срок кончины не почуит. С таво письма Марья чуть не преставилась. Еле выходил.

— Как она теперь-то?

— Жива, слава Богу.

— Не везет нам с тобой.

— Как знать? Мине от судьбины боле нечева просить. За все благодарствую ее. И за худое, и за доброе.

— Много ль доброго повидал? — усмехнулся парень.

— А все мое.

— Неласков твой Бог, коль оплеухи одни тебе отпускал.

— За грехи наказывал.

— За что же у Зойки жизнь отнял?

— То ему видней.

Колька порылся в карманах, что-то достал. Зажег спичку. Макарыч глянул через плечо. С фотографии, словно живые, смотрели на него глаза Зойки. Казалось, девчонка улыбалась ему. Конечно, вон и губы приоткрыла. Но спичка погасла. Колька уронил голову на руки, плечи его задрожали.

Макарыч сидел рядом. Знал: теперь лучше помолчать. Утешить, помочь тут нечем.

Колька скрипнул зубами. Застонал. Заругался. Солоно, по-мужичьи кляня себя, свою неуверенность.

— Охолонь, Коля. Нешто этим подможишь? Сибе растравишь. А проку? Да хочь болячки в кровь избей, девку из земли не воротишь.

— Что ж мне делать-то теперь, отец?

— Слухалси б ране! Вот чиво! Рано петушитца помыслил. Кабы не то, а нынче што ж? Свет на етом не кончаитца.

Колька надорванно вздохнул.

— Пошли-ко спать. Время-то оно и не то лечить. А те и отдыхнуть не грех, — позвал Макарыч.

Но заснуть в эту ночь лесник так и не смог. В душной палатке набилась куча комаров. Они в изжали тонко, пронзительно. Да еще Колька стонал во сие. Вскрикивал. Макарыч вздохнул и укрыл его курткой.

А Кольке снилось, будто идет он по распадку. Глухому, темному. И вдруг услышал чей-то зов. Оглянулся — никого. Пошел дальше. А навстречу старушка. Маленькая, сухонькая, что сучок обгорелый. Глаза у нее черные, грустные, как у оленя. руки маленькие, сухие. Протянула она их к Кольке и попросила:

— Дай хлебца, сынок.

Колька по карманам порылся. В рюкзаке. Нашел единственный сухарь. Протянул старушке. Та вместе с ним удержала руку парня. В глаза посмотрела и сказала:

— Сегодня ты мне последнее отдал. За то спа с ибо тебе. Добрый ты человек. Знай, за это сторицей воздам. Не пожалеешь, что свиделись, — она перекрестила Кольку и, уходя, промолвила: — Сохрани тебя Бог от злых людей. Да от друзей неверных, от ворогов и сам избавишься.

— Кто ты будешь? — спросил ее Колька.

Женщина повернулась. Улыбнулась печально.

— Я мать твоя, Коленька. Проведать приходила, а ты и не узнал. Ну да Бог с тобой.

— Мама! Мама! Погоди! Я с тобой. Возьми меня.

Он побежал было вслед, но женщина исчезла. Только чей-то дикий хохот громом потряс распадок. И светло в нем стало. А навстречу пар ню смеющаяся Зойка вышла.

— Не ждал?

— Так ты жива? — изумился Колька.

Она подошла близко и сказала:

— Холодно тебе? Пошли со мною. Соскучилась я, долго ждала, когда придешь ко мне. Сама за тобою пришла.

— Куда пойдем-то?

— В мой дом.

— А где он?

— Тут недалеко. Пошли.

Она взяла его за руку. Потащила. Рука Зойки холодная, как снег. Девчонка вела, а сама смеялась звонко. Такого смеха никогда не слышал парень.

— Мне говорили, что тебя уже нет.

— Как нет? Я же вот, с тобой…

— Сказали, что умерла…

И тут Зойка отпустила Колькину руку.

— Да, я мертва, а ты разве не видишь? — И вдруг заплакала. — Я не хотела умирать. Я так ждала, когда ты станешь моим. А ты медлил. Значит, не любил. Наверно, поэтому мне жить больше не пришлось. А я и тут не могу без тебя! Слышишь? Не могу! Я и отсюда не дам тебе покоя!

— Зойка, я люблю тебя!

Но девчонка смотрела недоверчиво. Грозила пальцем.

— Нет, не любил! Зачем же я не жива?!

— Подожди!

Колька хотел обнять ее. Но почувствовал в руках холод. Девчонки же словно и не бывало.

Парень проснулся в поту. В ушах звенел голос Зойки, ее последние слова: «Зачем же я не жива?» Колька сел, протер глаза.

— Чево вскочил?

— Зойка снилась. И мать…

— Помянуть их надоть. За упокой душ.

— И то правда, — согласился парень.

Они вышли из палатки. Подживили костер. Макарыч достал фля г у. Налил в кружку.

— Успокой, Господи, душу рабы твоей Зои. Пусть земля ей будет пухом, — и, перекрестившись, выпил залпом.

Колька пил молча, стуча зубами о края кружки.

— Мать хочь помяни, нехристь, — буркнул Макарыч.

Парень, не поняв, машинально перекрестился.

На следующий день Колька слег. Его знобило, как в лихорадке. Дышать было больно. Тело ныло, словно избитое. В голове гудело. Ноги подгибались, как тряпичные. Макарыч испугался. Но, заслышав, что начальник отряда хочет вызвать самолет, воспротивился: