Эльмира Нетесова - Макарыч

— Не Зойку.

— Прожила же я без грамоты, — вставила Марья.

— Ты, мать, в наши дела мужичьи не встревай. То не твово ума курьева дело, — оборвал Макарыч.

Та насупилась. Замолчала.

— Што мине на ето скажишь? — не отставал Макарыч.

— Погожу

— Олух. Помышлял мужика с тибе сделать. Да, видать, мозги тибе ни с тово конца вправлены, — осерчал лесник.

Чуть обсохла роса на деревьях, заслышал Макарыч, как кто-то к избе идет. По-чужому тайгу будоражит.

— Зойка! Подь с избы. Чую — за тобой. Пот о лковать с ими надоть без твоих ушей.

— Я не маленькая убегать. Подумают, прячусь.

— Иди, иди. Мине, може, давно с им сустренутца хотца.

— Не помешаю.

Пока препирались, на крыльцо чужие шаги встопотили. Под ними доски надрывно рявкнули. Заплакали в голос. В избу поскреблись.

— Ишь непутевай. Скребетца. По-человечьи не могет. Хошь ба кулака не жалел. Ровно баба худая, — бурчал лесник, нехотя подходя к двери.

Потапов в приоткрытую дверь чуть просунулся:

— Зою можно?

— Што как кот! Аль по-людски разучилси? Хозяев не приветил. Поди, шкоду помнишь, супостат.

Тот выдавился из-за двери. По углам огляделся. Приметил девчонку. Приободрился.

— В отряд давай. Завтра уходим. Так приказано, — хотел еще что-то сказать, да Макарыч за грудки хватнул, будто котенка. Приподнял к притолоке, потряс что тряпкой.

— Ты об здравии спытал? Душегуб! У мине испросил, можно ль ей вертатца? Знахарем лаял, паскудник, говно заячье. Я те кишки на завязки порву!

— Этого я не прощу. Свидетели есть. За такие делишки в военное время найдут куда упрятать. Мне старость твою жаль, ты же тем и прикрываешься. Мало каторги было! — подал голос Потапов, пятясь к двери.

— Цыть! — топнул ногой Макарыч. — Мог ба тибе годов пять одолжить. Такмо не выдюжишь. Кишка в тибе тонкая. Сдох ба. Оно и к луччему. Раз тибе Акимыч оплакал ба и успокоилси. Жил ты погано и сдохнешь не по-людски. Старость мою не трожь, червяк ползучий. Не про тибе она. Найдетца кому об ей пекчись. Пожалисси — порешу. Свидетелев выискал, подлюга. Брехалка не усохла. Хошь ба усовестилси.

— Отец!

Потапов и Макарыч враз повернулись на Колькин голос. Парень смотрел на лесника.

— Успокойся. Я не дам тебя в обиду — повернувшись к Потапову: — Судить тебя надо. Отца не трожь. Да и Зоей не командуй. Не пойдет она в отряд.

— Она сама пусть скажет.

— Мне уже и говорить не о чем. Все ясно.

Давно его ребята невзлюбили. Избавиться хотели. В разведке другого начальника присматривали. Я их, дура, отговаривала. Сколько голодали из-за него! На наших бедах кандидатскую защитил…

— Всю грязь на меня собрали. Сами чистенькие. А за что тебя искали с милицией? Не иначе в темном замешана. Зачем было разведки менять?

Зойка подскочила к Потапову, но ее удержал Колька.

Макарыч, гулко вдавливая пятками визжащий пол, подошел к двери. Открыл. Вытряхнул в проем Потапова. Буркнул вслед:

— И диет…

Колька нервничал. Мерил избу шагами. Зойка в окно уставилась. Дрожащий подбородок рукой держала. Марья о чем-то с иконой шепталась. Макарыч грыз мундштук трубки. Лицо у него белое, злое. В зимовье — как перед дождем.

И вдруг Зойка охнула. К стеклу прилипла. Потом отпрянула испуганно.

Лесник нутром понял — что-то случилось. А девчонка смотрела на него большими глазищами, — слова не вымолвит, будто язык умолк навовсе.

— Што стряслось? — подскочил Макарыч, — ч ево спужалась? — глянув в окно, обмер.

Потапов на карачках к дому пятился. На него, оскалившись, наступал медведь. Загонял супротивника. Рычал тихо, свирепо. Тот зайцем вилял. В стороны подавался, медведь предупреждающе на дыбки вставал. Лесник вгляделся. Приметил знакомую подпалину на зверином боку Белый ворот рубахи медвежьей, с рыжинкой. И ошейник, какой на вырост своему питомцу пошил, — знак охотникам, что зверь прирученный. Таких в тайге не стреляли.

— Коль! Поглянь, дружок твой объявилси. Давненько не наведывалси.

Только парень к окну подошел, медведь Потапова сгреб. Макарыч руки потирал довольно. Колька молчал. Марья крестилась, кого-то с Богом на тот свет спроваживала.

Лесник взял со стола кус сахара, на крыльцо вышел.

— Гришка! Подь к мине, лешак лохматый.

Медведь, услышав знакомый голос, откинул с лапы Потапова и, поджав уши, с радостным рыком к леснику кинулся. Лапу, как в детстве был приучен, тянул. Мордой всего Макарыча обслюнил, обнюхал. Сахар сразу слопал.

— Ну, пошли в избу, пошли, — позвал Гришку Макарыч.