Эльмира Нетесова - Обреченные

Были захлебнувшиеся в параше, случалось, снимали кожу лезвиями с живых. И все объясняли подлостью стукачей.

Сколько их умирало в фартовом бараке — счету нет. Казалось бы, при виде одного, подкинутого под двери, навсегда зареклись бы попадать в поле зрения фартовых. Но нет. Привычка фискалить была сильнее страха. И пытки не прекращались.

— Как же вы называете себя верующими, если жизни человечьи губите? — возмутился однажды Харитон.

— Да, в Библии сказано — не убий! Это мы знаем. Но есть в заповеди — не лжесвидетельствуй! Так вот, эти суки, таких, как ты, оклеветали. И.сколько на их сраной душе изломанных судеб и покалеченных жизней! Не десятки — сотни! Вот и соображай: мы вовсе не грешим, а выполняем заповедь «защити себя, дом свой, и семью свою», — убежденно ответил бугор.

Харитон вздрагивал от таких доводов. Они представлялись ему кощунственными. И старался подольше задерживаться в библиотеке, чтоб вернуться в барак как можно позднее.

Но ни разу не повезло ему прийти, когда все спали.

Недремлющие, вездесущие сявки оберегали каждое дыхание «законников». И когда выдавалась у них свободная минута — сбивались в кучу вместе со шнырями. И тогда вели они свои задушевные разговоры, курили план, анашу, подаренные фартовыми. А иногда даже пели свои блатные песни.

Они с почтеньем относились к Харитону, но не без приказа на то бугра.

Харитон тоже приказывает памяти замолчать. От чего-то болит палец на ноге. Видно, ушиб. А может, что-то попало в прохудившийся сапог. Священник пытается пошевелить им, но палец словно в колючей проволоке застрял. Человек, охнув, привстал. С десяток отощалых крыс отскочили от неожиданности. Они уже сочли Харитона своей добычей. Полностью. А он, вишь ты, очнулся не ко времени.

Самая нахальная крыса сидела на носке сапога, не торопясь убегать. Авось, испугается человек и можно будет снова безнаказанно взяться за его палец. Но Харитон не собирался спать.

— Очухался! — услышал он за дверью голос охранника, заглянувшего в глазок.

— Ну и дурак. На свою голову выжил, — отозвался другой глухо. И вскоре заскрипел замок в двери, захрипели петли.

— Выходи! — рыкнуло с порога.

Он встал, шатаясь, пошел к двери по стене, держась за нее обеими руками.

— Ну, что?! Поумнел? Засранец! — хохотало от дверей.

— Помоги, Господи! — попросил Харитон Бога и продолжил:

— Дай отойти достойно сана, человече! Прибери меня… — и спокойно ступил в коридор.

Удар кулаком в затылок он не ожидал и, влетев в кабинет кувырком, растянулся на полу. Потерял сознание от боли.

— Совсем дохляк этот старый пень. От щелчка с ног валится. Такой в зоне долго не протянет. За неделю скопытится, — услышал священник сквозь свист и звон в голове.

— В зону? Да куда его возьмут? Там вкалывать надо. А этот только жрать будет.

— Он освобожден по болезни из магаданской зоны. Его оттуда в ссылку отправили. Вот выписка.

— А что у него за диагноз? Психологическая несовместимость со строем нашим?

— Да нет. Сахарный диабет.

— А это что? Серьезно?

— Даже очень. Еще какая-то ишемия сердца. Потом — гипертония и ого! — присвистнул кто-то от удивления.

— Чего там?

— Астма….

— Так он этими болячками, как пес блохами начинен.

— То-то и оно! Хрен старый! Не может жить спокойно. Грел бы жопу на печи. Так нет, дай- ему письма писать за границу.

— Да не нашли мы того письма. Весь дом на уши поставили. Все перетряхнули. Даже попадью шмонали, сопляков его. И ни хрена…

— Выходит, по-твоему, Никанор утку подкинул?

— Значит, так. Не сожрали ж они письмо в самом деле. А об нас предупредить не мог.

— Вот это фокус? Без вещдока патлатого отмудохали!

— Давайте его куда-то. На днях проверка будет. Пронюхают, вони не оберешься. Им липу вместо доказательства не сунешь. Они тогда так засунут, что вытащить будет некого.

— А куда его? В расход, конечно, — заявил голос помоложе.

— Дурак! Усолье и так от порога не отходит. Им поп, как нам зарплата… Кокнешь старого мудака — потом весь век колючей проволокой просираться будешь. А и в зону не спихнешь с такими диагнозами… Давай по темпу его на катер и в Усолье. На берегу оставим. Там его свои подберут. Выходят — их счастье, нет — такова судьба, готовься к кляузам. Они всякую комиссию в слезах утопят.

— Ну, пусть ребята отвезут. Уберут его из кабинета. На черта он мне тут сдался? Без него тошно.

— Надо было вначале его письмо найти. А уж потом срываться. Теперь, если окочурится — самому хоть в петлю.