Павел Стовбчатый - В бегах. Цена свободы

Меня посадили в пустую камеру в условленное время. Опер был пунктуален и не заставил себя ждать даже пяти минут. Когда я прощался с братвой и, прихватив легкий кешар, вышел в коридор, майор стоял чуть в стороне от контролеров и спокойно наблюдал за происходящим. Он не перекинулся со мной ни единым словом, однако сопроводил до самой больницы. Больничные менты тоже не задавали лишних вопросов и уже знали, куда меня сажать. Когда дверь за мной захлопнулась, я быстро обследовал «палату» на четверых и остался ею доволен. Она была свежевыбеленной и вообще гораздо чище той, в которой я находился прежде. Даже одеяло и простыни были новыми и пахли складом. Скорее всего, такие камеры были предназначены для «бобров» — тех самых бизнесменов и коррупционеров (выдумают же словечко!), которых с такой неприязнью, но и с тайной завистью поминал майор. Падлы и нечистоплотная «культурная» порода и в тюрьме жили не как все. Единственным возмездием и большим наказанием за все их гнусные дела были сами зэки, уголовники, кого они так люто ненавидели и презирали. Эти доили их как коров и тут и там и спускали с гадов по три шкуры при первой возможности. Но их редко бросали к «дикой» публике, и за это менты имели свой немалый куш. Вначале я было подумал, что ко мне, скорее всего, подсадят именно такого типа, но, чуть освоившись, понял, что больничка наполовину пустая. И тем не менее меня не могли держать одного, не позволяла инструкция. В одиночки сажали в исключительных случаях и далеко не всех. Карцер — другое дело, в карцерах держали по одному, в камерах — нет. Я ждал «гостя» часа три, и наконец под самый вечер, где-то в начале шестого, дверь снова отворилась, и на пороге возник маленький, толстый тип с физиономией явного извращенца. На вид ему было лет пятьдесят, розовая лысина его блестела, как отполированная лаком, одет он был очень прилично. «Пузик», — сразу окрестил я мысленно пришельца и стал смотреть, как он будет располагаться и о чем спросит. Пузик тем временем положил свой чемодан и большую хозяйственную сумку на свободную койку, достал из кармана пиджака пузырек, извлек из него таблетку и быстро проглотил ее. Я молча лежал на шконке, словно был в камере один.

— Евгений Бужинский, — подойдя ко мне, представился он и протянул свою пухлую ухоженную ручку.

— Витя Буйвол, — назвался я и прожег его убийственным, тяжелым взглядом. — Или Витя Бык, как хочешь. — Я специально не пожал его руки и дождался, пока он уберет свою. Наступило неловкое молчание. Пузик занервничал, очевидно прикидывая, куда он попал и почему его так неважно встретили.

— Вы давно здесь лежите? — обратился он ко мне на «вы», чем здорово позабавил.

— А что? Есть проблемы?

— Да нет, я просто так. У меня вот сердце, знаете ли, барахлит, а здесь врачи… Хоть что-то, — вздохнул Пузик и присел на свободную шконку.

— Откуда ты? — спросил я.

— Родом?

— Угу.

— Из Питера. Я не местный.

— Чего ж сюда приперся?

Он вскинул ручки и пожал плечами:

— Скрывался от правосудия. Достали и здесь. Ох! — По его лицу пробежала едва уловимая тень.

— Что, много натворил, что так вздыхаешь?

— Хватает… — Пузик немного оживился и посветлел лицом, но говорить, за что сидит, не спешил.

— Ты часом не по «голубым» делам, а? — спросил я его в лоб и без обиняков, чтобы не тянуть резину. — Манеры, смотрю, странные.

— Нет, что вы. Сейчас за это не сажают, давно отменили, — быстро ответил он.

— Да? Ты что же, в курсе всех дел? Интересуешься? Мне, например, по хую, отменили или нет, я сплю с бабами или дрочу. Могу, конечно, и «голубого» уважить, но это редко, по настроению. Так что?

Я дурачился; мой тон выдавал это, я и не думал наезжать на Пузика. Однако знать, с кем ты сидишь, надо. Как выяснилось чуть позже, в процессе беседы, Пузик не был гомосексуалистом, имел жену и двоих взрослых дочерей, а сел за какие-то коммерческие махинации и хищения в особо крупных размерах. Накрутив делов на четыреста семьдесят тысяч долларов, он бесследно исчез перед самым арестом и всплыл на Урале, в какой-то глухой деревушке, где жила его троюродная сестра. Этот идиот начал устраивать там «маленький рай», потому его и вычислили. По крови он был поляком, хотя и не знал польского. Я прощупал его со всех сторон и убедился, что он не «кумовской», не «наседка». «Стало быть, будет кто-то еще, но позже. Майор вряд ли оставит меня без присмотра», — подумал я.

Пузик распаковал свои баулы, и я подивился их содержимому. Чего в них только не было! Даже одеколон, причем аж два флакона «спиртного», кремы, баночки, пакеты, транзисторный приемник, фирменные новенькие рубашки, пар двадцать носков. А жратвы! Он упаковался до делов, словно на всю жизнь. Мы сели поужинать, и я не удержался, осушил-таки один флакон. Пузик смотрел на меня, как на инопланетянина, и морщился, когда я пил эту импортную дрянь.