Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма

— Сегодня ночуй. Но завтра все! Слышишь?

Рафит быстро стянул сапоги, телогрейку. Долго грел спину у печки. Потом живот. Старики молча наблюдали за ним.

— Чай согрей этому припадочному, — попросил Петро Геннадия и добавил:

— А то стучит зубами на всю избу.

Геннадий молча подкинул дров в печь, поставил чайник.

— Слушай, ты! Если ты на лошадях не ездил никогда, не ухаживал за ними, нужно было сказать. Почему второй день подряд кобыле корма в ясли не кладешь? Она тоже есть хочет. Кто за тебя это будет делать? — спросил Петра.

— Забывал. Отвык. Теперь буду помнить, — отозвался Магомет.

— Где б ты не жил, знай, за лошадь мы с тебя спросим, — предупредил Геннадий.

Рафит согласно кивнул головою.

Петро сел в кровати. Закурил. И обратился к Магомету:

— Ты хоть в баню сходи. Завтра она работает.

— Жаль, что не сегодня, — тихо отозвался Рафит.

— Пей чай, — буркнул Геннадий, сняв с плиты зашипевший чайник.

Рафит пил кипяток. Обжигался. Но не мог оторваться от кружки. Сегодня снова не сумел взять заварки и сахар. Опять в магазине была очередь.

Геннадий молча подвинул ему заварник, пачку сахара.

— Я завтра верну, — пообещал Магомет.

— Пей! Мы в твоем возврате не нуждаемся. Ты вернешь! Так вернешь — всю жизнь будет помниться, по тебе видно!

— Да не крохобор я! Не успел купить, — оправдывался Рафит.

— Мы не о харчах. О том разговора нет.

— Хотел я вас спросить, как с продуктами быть? Деньги отдавать, или самому в магазин ходить? Но не с чем было. Постыдился. Сами знаете — о чем говорить, когда в кармане пусто? — перебил он Геннадия.

— Не в деньгах дело! Да и не выкручивайся. Ты в первый же день имел деньги. Но в тот же день лошадь чуть не загробил. А все из-за жадности своей.

— Понял я! Все понял. Но ведь я на поселении третий день. Отвык от человеческой жизни. Или вы понять не можете? Не хочу злое делать! Так подсказали бы! У нас так в лагере не делали, чтоб на мороз из барака выбрасывать. Пусть даже виноватого! А ведь там зэки! [15] ЗЭК, з. к. — заключенный И убийцы были! Вы же — не они! А сделали со мною хуже, чем преступники. И правыми себя считаете! — поднял лицо от кружки Рафит. И мысленно сам себя похвалил, как красиво сказал. Что значит чаю напиться, да кровь согреть!

Старики молча переглянулись. Петро, усмехнувшись, головою покачал:

— Хитер, бестия!

— Я сказал, как есть, — посмелел голос Рафита.

— Ну ты нам не крути! Знаем мы, наслышались о лагерных порядках. Если бы ты там такой фортель с лошадью выкинул, тебя бы живо сняли с водовозов. И добавили бы еще за издевательство над животиной. А то ишь, виноват по макушку и свое дерьмо на нас свалить хочет! Ты нас на жалость не бери. Не на тех нарвался. Не дурнее тебя. Сами из-за жалости тут живем.

— Тоже зэки?

— Хуже! — рассмеялся Петро.

— Алименты нас сюда загнали! Понял?

— Значит из-за баб? — скривился Магомет.

— Да. Тоже пожалели. В свое время. Теперь умнее стали. И ты нам на жалость не намекай! Сыты ею! — взорвался Петро.

— Выходит не я один, а и вы почти на поселении! Тоже не по своей воле здесь живете — беда заставляет. А я думал…

— Что мы тоже из лагеря?

— Да, — глянул на Петра Рафит.

— С нас без этого хватило до самой задницы, — буркнул Геннадий. И сел у стола. Жесткие морщины прорезали его лоб.

— Там у нас много хороших людей было. Тоже переживали. Сроки большие. Кто станет столько лет ждать? Бабы с крутились, дети отвернулись, друзья отказались. Совсем одни остались, — развел руками Магомет.

— С тюрьмы не дождались — так это хоть как-то понятно. Тут с войны… Живых похоронили. Без «похоронок», — вздохнул Петро.

— А меня ждать некому. Жив я, или сдох, только мать спрашивала, — опустил голову Рафит.

— У тебя хоть она есть. Уже не один. Тут же…

— В беде вместе надо быть. Когда я в лагерь попал, тоже не знал много. Там свои порядки. Подсказали — и хорошо стало.

Здесь, на Камчатке сидел? — спросил Петро.

И на Колыме, и здесь.

— А почему в двух лагерях? — удивился Петр.

— Из-за одного шакала, — ответил Магомет.

И старая обида на него пожаром вспыхнула. Искры перед глазами заметались. Он отвернулся к окну. Но лицо Скальпа неотступно стояло перед глазами.

— Попадись он мне, я б его, с-суку, до смерти бы бил. Шкуру с живого бы снял! — вспыхнули злостью глаза Магомета. И уже не тот продрогший, полуживой мужичонка сидел перед стариками. А зэк! Зэк со своею больной памятью. Он стиснул руками алюминиевую кружку так, что бока ее изогнулись. Пальцы впились и побелели, словно не кружку, а горло Скальпа держал в руках. Тихое, мертвое. Лоб Рафита вспотел.