Андрей Добрынин - Кольцевой разлом

Капитан Ищенко, объехав с проверкой боевые позиции по линии Садового кольца, вернулся на командный пункт и застал Корсакова за просмотром по видеомагнитофону кассеты с собственным выступлением.

- Очень неуверенно себя чувствую, когда смотрю,- пожаловался Корсаков. - Не могу понять, откуда режиссеры знают, что хорошо, что плохо, как надо делать, а как не надо. Я, например, не знаю, хорошо я выступаю или плохо. Все время кажется, будто я не сказал чего-то очень важного.

- Если говорить обо всем, что в стране плохо и что надо менять, можно проговорить целый день,- сказал Ищенко. - Надо сказать главное: нынешнюю власть пора скинуть. За что - народ и сам знает.

- Ничего не объяснять тоже нельзя,- возразил Корсаков. - Люди решат, что их принимают за идиотов.

- Ну думай, Федорыч,- вздохнул Ищенко. - На то ты у нас и голова.

- Думать уже поздно,- сказал Корсаков. - Кассета пошла в народ.

- Как пошла?- удивился Ищенко. - Когда же ее показывали?

- Центральные телекомпании ее так и не показали, потому ты ее по телевизору и не видел,- объяснил Корсаков. - Заявляют, что не хотят предоставлять эфир террористу - террористам, мол, только того и надо.

- Да?!- возмутился Ищенко. - А Басаева в свое время по всем каналам крутили сотни раз! Ну и суки!

- Их можно понять,- заметил Корсаков. - Люди вкладывают деньги в телевидение не для того, чтобы оно показывало то, что им не нравится. А тут какие-то вооруженные бандюги прямо заявляют: телевидение, дескать, надо реформировать, чтобы оно отражало не только мнение тех, кто его купил. Басаев-то не посягал на такие устои.

- Им, видите ли, острые материалы нужны, сенсации!- не унимался Ищенко. - Они, видите ли, хотят информировать зрителя! Ну вот и информируй! Материалы - острее не бывает! Так нет же - богатый дядя цыкнул, и все!

- Да чего ты так разволновался? Ты что, не знал, что телевидение у нас продажное?- удивился Корсаков. - По-моему,сейчас это уже всем понятно.

- Да зло берет,- пробурчал Ищенко. - Надо же, какие суки! И президент тоже хорош: недавно видел его по телевизору, так он сказал, что правильно нас не показывают. У нас, говорит, была безграничная свобода, показывали все подряд, вот террористы от такой свободы и распоясались. Пожестче, говорит, надо.

- Ну, Бог с ними, пусть они решают, что им надо, а кассеты наши тем не менее пошли. Во-первых, за рубежом, благодаря нашему французскому другу, во-вторых, кабельные телестудии ее крутят, в-третьих, провинциальное телевидение... Людей за это выгоняют с работы, а они все равно крутят. А кое-где народ даже бастует под лозунгом:"Хотим знать правду о событиях в Москве!"

- Федорыч,- осторожно начал Ищенко,- я вот чего боюсь... Сейчас народ бастует, потому что хочет знать про наши дела. А потом начнет бастовать в нашу поддержку, а потом начнет начальство громить, а потом плохих людей на фонарях вешать. Такая революция начнется - не дай Бог!

- А я не особенно этого боюсь,- спокойно сказал Корсаков. - У каждого человека есть право на восстание. Правда, если в результате этого восстания получается не то, чего человек хотел, то тут уж ему надо пенять на себя. Но право на восстание остается. Это самое коренное право - все другие права можно отобрать, а его не отберешь. Человек должен заявлять о своем достоинстве, пусть даже в самых жестоких и нелепых формах - все равно это достойно уважения. Он должен отстаивать свое достоинство, даже если весь мир в результате рухнет.

- Да надоели уже эти российские революции, Федорыч!- взволнованно произнес Ищенко. - Опять все разорят, опять потом будут десять лет отстраивать. А народу сколько загубят! У нас ведь иначе не бывает.

- В нашем конкретном случае не хотелось бы, конечно, большой заварухи в стране,- сказал Корсаков. - Но не стоит ставить все с ног на голову: виноваты в этом будем не мы - мы только напомнили народу о его достоинстве. Виноваты будут те, кто это достоинство ущемлял, кто употреблял власть во зло.

- Какая разница, кто будет виноват?- возразил Ищенко. - Какая разница, во имя чего все это разразится? Важно то, что много бед произойдет.

- Нет, не говори, разница очень большая,- поправил его Корсаков. - Но смуты и кровопролития, конечно, не хотелось бы. Будем надеяться, что нам удастся вовремя остановиться и остановить других. Но сейчас у нас другие задачи - не позволить, чтобы нам силой заткнули рот. Мы заставим нас выслушать, а там пусть народ решает.

Зазвонил стоявший на столе телефон. Корсаков крутанулся вместе с вертящимся креслом и снял трубку. Некоторое время он слушал, затем недоуменно произнес: