Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

— Шарль, скажи... Ты понимаешь, что тебя запросто могут там убить? И тогда уже не будет ничего: ни коньяка, ни девчонок, ни Парижа, ни работы... Может, ты просто не понимаешь, а? Щурясь от дыма, Шарль с удивлением посмотрел на Тавернье. Убедившись в том, что шефа под влиянием коньяка потянуло на серьезный разговор, он неохотно'произнес:

— Могут, конечно. Ну и что?

Встречный вопрос поставил Тавернье в тупик. Он не нашелся что ответить. Почему-то в обществе Шарля и бутылки ему не удавалось усмотреть в идее смерти решительно ничего страшного. Что касается Шарля, то он просто не видел смысла в разговорах о смерти: вечно жить все равно нельзя, так, стало быть, и нечего переливать из пустого в порожнее.

В аэропорту Санта-Фе самолет приземлился в шесть часов пополудни. Когда Тавернье и Шарль спускались по трапу, им бросились в глаза зенитные установки и армейские джипы на летном поле, а дальше по периметру аэродрома — непрерывная полоса укреплений. Аэровокзал также наводняли военные и настороженные личности в штатском. Гомон, привычный для подобных мест, здесь не заполнял слуха — люди выглядели подавленными, и даже ожидающие не вели праздных разговоров, а остальные просто старались поскорее покинуть это место, провожаемые внимательными взглядами военных. Когда друзья получали багаж, к ним подошел невысокий худощавый' человек в военной форме с погонами майора и в темных очках.

— Господин Тавернье? Господин Жубертон? — осведомился он тоном скорее утвердительным. — Рад приветствовать вас в Тукумане. Позвольте представиться — майор Гутьеррес. Мне и моим людям поручено сопровождать вас. Майор сделал легкий полупоклон. Его лиловые губы индейца раздвинулись в любезной улыбке. Однако при всей его учтивости Тавернье ощутил, как вокруг них распространилось поле настороженности: окружающие, и без того не слишком оживленные, окончательно примолкли и, стараясь не привлекать к себе внимания, лишь изредка бросали на майора и его гостей боязливые взгляды. За спиной майора маячили молодцы в штатском, зеркальные темные очки придавали им непроницаемый вид. Распахнутые пиджаки служили им явно лишь для того, чтобы скрыть пистолетные кобуры под мышкой.

— Мне поручено решать все ваши бытовые проблемы, — продолжал майор. — Если возникнут сложности с оборудованием для съемок — тоже обращайтесь ко мне. Кроме того, я буду обеспечивать вашу безопасность. В стране сейчас опять неспокойно, радикальные элементы рвутся к власти, смягчение режима они восприняли как тактическую уступку, как признак слабости. Приходится доказывать им, что это не так. Впрочем, о положении в стране вам расскажут политики — встречи с ними я вам тоже организую. Должен заметить, что некоторые здесь не забыли вашей роли в отстранении от власти генерала Видалеса и хотели бы свести с вами счеты, так что опасаться следует не только сумасшедших радикалов, которые всюду видят агентов империализма, но и некоторых наших ультраконсерваторов, не понимающих того, что времена меняются и требуют от нас гибкости. В любом случае, однако, правительство имеет все возможности для того, чтобы обеспечить международной прессе безопасность и прочие условия для нормальной работы в республике.

Закончив на этой несколько высокопарной ноте свою тираду, Гутьеррес тронул Тавернье за локоть, приглашая его следовать за собой. Французы увидели, что неизвестно откуда возникшие солдаты уже тащат их багаж к выходу из здания аэровокзала. Гутьеррес двинулся за ними, Тавернье шел по левую руку от него, Шарль — по правую. Следом не торопясь зашагали молодцы в темных очках, растянувшись в цепь. Люди, теснившиеся в зале, старались поскорее убраться с их дороги, подхватывая свои пожитки, так что посреди зала быстро освободился широченный проход до самых дверей. Седобородый худощавый мужчина, потягивавший кофе в буфете на втором этаже за столиком у самых перил, посмотрел вниз на эту сцену и усмехнулся. Он не считал себя специалистом по части секретных служб, однако помпезность, которой окружала свою деятельность тукуманская тайная полиция, была ему решительно непонятна. Он не сомневался в том, что эти индюки не заметят «хвост», который пристроится к ним, едва вся кавалькада отъедет от азровокзала. А кавалькада и впрямь солидная: два лимузина, полицейская машина, джип с солдатами впереди, такой же джип сзади... Вести такой караван по городу — не работа, а детская забава, особенно при ' наличии хорошей связи и машин, вовремя меняющих первый «хвост», пока он не слишком примелькался. Корсаков знал о том, что этим же рейсом в Санта-Фе прибыл под видом французского лесоторговца один из агентов оппозиции в Европе, однако роль его состояла лишь в прикрытии французов во время перелета. Корсаков даже не знал его в лицо. О своем приезде Тавернье, справедливо опасавшийся пользоваться телефоном, дал знать Корсакову простейшим способом: позвонив в редакции туку-манских газет. Каждой редакции он сообщал парижский номер телефона, по которому следовало позвонить для получения любых справок. Всем тем, кто пожелал навести справки, была названа дата и номер рейса, которым журналисты прибывали в Санта-Фе. Газеты, разумеется, откликнулись на приезд европейской знаменитости, сыгравшей к тому же совсем недавно столь важную роль в политической жизни страны. Остальное для Корсакова было делом техники. Тем, что служба безопасности не допустила к встрече именитых гостей ни единого корреспондента, он остался только доволен — писаки затянули бы процедуру, создали бы суматоху, а в суматохе какой-нибудь псих из поклонников Видалеса или из крайне левых мог, чего доброго, и пальнуть в «проклятых коммунистов» (они же «проклятые империалисты»). Корсаков отставил опустевшую чашку и поднялся с кресла. В здешнем климате он постоянно ощущал легкую сонливость и для борьбы с ней вынужден был, вопреки своему обыкновению, выпивать несколько чашек кофе в день.