Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка

— Почему вы считаете, что Клещ наиболее опасен, как предполагаемый убийца ?

— Он самый агрессивный и умный из всех, кого мы отправили на Камчатку. Злопамятен. Мстителен. Жесток.

— И все же, почему он?

— На Камчатку мы его отправили не только из-за Авангарда. Он действовал четко. Скажет кому, что отомстит, так как ни карауль, он свое слово сдержит. Знали мы это. Пообещал он такое и в отношении Авангарда. Но, знаете, выполнял он свои обещания не в тот день. Выжидал. А потом мы находили того человека мертвым. С полным отсутствием насильственной смерти.

— А где находили?

— В бане, за бараком.

— И много? — оживился Яровой.

— Двое или трое. Точно не помню. «Висячки» остались? Не раскрыли? — спросил Яровой.

— Да. Никто не мог признать их смерть убийст вом. Ведь умершие были чифиристами, пожилыми людьми. Но вот сердцем все мы были уверены, что это дело рук Клеща.

— Вот этим бы стоило вам заняться всерьез, а не искать пылинку в чужом глазу, — пыхтел Виктор Федорович за спиной.

— Я пришел к вам подписать больничный лист. Другие вопросы потом обсудим, — ответил Погорелов.

— Я прошу отвечать на мои вопросы, — оборвал их Яровой.

Иван Гаврилович извинился.

Уточнив дату отправки Клеща на Камчатку, Яровой вскоре закончил допрос Погорелова. Тот ушел. Яровой спросил Виктора Федоровича, где живет врач.

— В зоне.

— Сейчас он здесь?

— Конечно.

— Сколько лет он работает в лагере?

— Давно. Должен помнить этого Евдокимова.

— Пригласить его можно? — спросил Яровой.

— Сейчас?

— Если не спит, — направился к двери Виктор Федорович.

Вскоре он вернулся вместе с доктором.

Яровой приветливо поздоровался с врачом. Познакомились.

— Садитесь, доктор. Я постараюсь долго не задерживать вас.

— А мне торопиться некуда. Рад побыть в нормальном человеческом обществе. Это для меня редкий подарок, — прищурил тот близорукие глаза.

— Скажите, доктор, вам был знаком заключенный Авангард Евдокимов? — спросил Яровой.

— Вроде имелся такой. А что случилось?

Яровой подал фотографии:

— Кто вам здесь знаком?

— Вот этот, — указал врач на Скальпа.

— Что вы о нем знаете?

— Мне, кроме его болезней, ничего не могло быть известно, — развел руками врач.

— Почему?

— Игорь Павлович запрещал мне общение с больными вне санитарной части.

— Как он это объяснял?

— Говорил, что убить могут.

— За что?

— Не знаю. В подробности не вдавался.

— Скажите, доктор, чем болел вот этот человек? — указал Яровой на фото Скальпа.

— У него относительно легкие заболевания были — гастрит и геморрой.

— А сердце?

— Нет, оно у него всегда было здоровое. Никогда не жаловался, да и предрасположений к сердечным заболеваниям этот человек не имел.

— Часто ли он обращался к вам?

— Не чаще других.

— А почему помнится?

— Он фельдшер.

— О себе он говорил вам?

— Нет. Кроме этого, ничего не знаю о нем. Бондарев запрещал разговоры, не связанные с заболеваниями, — беспомощно развел руками врач.

— Были ли в зоне случаи смертности, вызывавшие у вас подозрения в хорошо замаскированном убийст ве?

— Нет. Не было. Не только у меня, но и у судебно-медицинского эксперта, которого иногда вызывали из Певека Погорелов или Бондарев.

— Спасибо, доктор. Подготовьте мне выписку из истории болезни Авангарда Евдокимова. И еще раз просмотрите насчет сердечных заболеваний, — попросил Яровой.

Врач вышел. И Аркадий собрался уходить в тундру.

— Вы надолго? — спросил его начальник лагеря.

— А что?

— Завтра утром к вам придут эти… кадры Игоря. Показания дадут.

— Кто?

— Четверо их.

— Спасибо.

— Вы долго не гуляй те. Завтра у вас трудный день, — напутствовал Ярового начальник лагеря.

Аркадий махнул рукой. Трудности… К ним он привык. Да и трудности ли то, что ожидает его завтра. Яровой знал, самое трудное еще впереди.

Он шел в покрывшуюся легкими сумерками тундру. Через два- три часа солнце коснется седых неприветливых скал. Постоит неподвижно некоторое время и снова движется по небу вечным странником.

Но сейчас тундру сумерки легким платком голубизны укрыли. Гулко потрескивает в горах мороз. Ухают умирающие гранитные сердца скал. Слышно, как катится вниз срезанная холодом голова скалы. Эхо, подхватив умирающий стон, понесло его к небу, передразнивая последний голос на все лады. Скале больно. А эху хоть бы что. Скале — горе, а эху — забава. У скалы есть сердце. Пусть из гранита, пусть холодная, но есть плоть. У эха ничего нет. Только язык. Злой, бабий. Все, что подслушает, всем расскажет. Бездушное. Наверно, потому всевышний, хозяин тундры, сделал его невидимым. И оставил здесь, как зло. Будь эхо досягаемым, давно разорвали бы его на части злые волки. Ведь это эхо подхватывает их вой и уносит далеко в тундру, распугивая на пути все зверье. И лисы, и зайцы злы на эхо. Но оно живет. Живет, как голос тундры, как скрытое ее дыхание.