Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин

Они того и гляди вонзятся в спину. И проколют насквозь не только тело, а и душу. Ох и трудно мне будет умирать. Ведь я за все свои ошибки, за все грехи свои сначала расплатиться должен. При жизни. Это вроде долги перед смертью отдать. Всех кредиторов ублажить. У всех испросить и вымолить прощенья. А долгов много. И кредиторы свирепы. Кто жив — не простит. А кого нет? У тех не вымолишь пощады. Собственной кровью за их боль и обиды плати. Сполна и с процентами. Да только ни сил, ни крови моей на всех уже не хватит. Видно, так и сдохну несостоятельным должником. А что есть состояние, Яровой? После суда я часто над этим задумывался.

Жизнь? Но я не могу считать ее таковым. Ведь состояние либо приумножают, либо проматывают, по собственному желанию, а я не жил, приговоры отбывал. Счастье? А что это такое? Неузнанное нельзя считать состоянием.

Сын? Но родив, я не воспитал его. А и теперь боюсь этим заниматься, чтобы не принести вреда вторжением в его жизнь. Он есть у меня, мой сын. Но я не имею права считать его своим счастьем. Яслишком запоздало осознал себя отцом его и принес ему немало горя. Он рос без меня. Зная, что я не умер, что не ращу его по своей глупости.

Пожалуй, мертвым легче осознавать свою невольную разлуку с детьми. А вот живому, мне, как быть? Ведь я не только себя запятнал. Я поставил клеймо и на сыне. Ведь его спросят когда-то обо мне. Возможно, дети его. Мои внуки. Что ответит он им? Положим, они поймут. А люди? Чужие? Все ли простят? Возможно, за мою жизнь еще и сыну не раз горько будет. Услышит насмешки, укоры. Меня не раз недобрым словом вспомнит. Помехой я ему буду. Не сможет, глянув людям в глаза, не стыдясь назвать мое имя. Позором покрыто оно. Его я ничем не смою.

Ты прав, живущему бездумно, наградой перед роковым часом бывает раскаяние. Но и оно не поможет, не исправит прожитое.

Вчера, когда я проходил по промыслу, вдруг в голосе качалки послышался мне предсмертный стон Скальпа. Мне стало жутко. Будто я вовсе не на работе, а снова в Ереване. В том доме.

Нет, мне не показалось. Я помню. Я хорошо помню все. Это его голос я услышал. И это моя совесть убивает меня. Моя, отогревающаяся среди людей, замороженная совесть. Она идет за мною по пятам и смеется вслед. Голосами Скальпа и Гиены, голосами всех, кого я обижал. Голосами живых и мертвых. Она издевается и не прощает. Она, не ты. Она преследует меня каждую секунду, в любой момент, выбирает самое неудачное время. И ловит, словно загоняет в ловушку. И тогда мне промысел кажется большой зоной, а качалки «кента- ми», живыми постоянными свидетелями непутевой жизни моей. От них не убежать. Они умеют стонать и говорить, плакать и хохотать вслед. Я бегу от них, они кричат вдогонку и приходят ко мне во сне. Они сживают со света, гонят от людей, от семьи, от самого себя.

Ты был прав. Правосудие— этап в нашей жизни. Его можно помнить, можно и забыть. Но самый страшный и жестокий суд— это суд памяти, суд разума. От него не уйти. Он пишет свой приговор. Лишает сна, покоя, отнимает радость и здоровье. Его приговор однозначен. И суровее всех судов он потому, что исполнение его длится до самой смерти. Никакие сроки наказания не сравнятся по суровости с этим приговором. И его мы сами себе выносим. Прости, но в этом письме моем не ищи меня прежнего. Не суд, не лишения заключения, не разлука с семьей сделали меня иным. Люди… Они. Они сделали то, что со мною происходит. И уже давно.

Я лишь призрак среди них, жалкое подобие того, кем мне надлежало быть в этой жизни. Я не могу поднять на них глаза потому, что не достоин. А они не пользуются этим и не хотят замечать моей никчемной жизни, и делятся со мною тем, на что я не имею прав. Но за что? Выходит, прежнее, надумано мною. И я ничего не извлек из жизни. Ведь всегда сильный смеялся над слабым, и не помогал ему подняться до себя. Уничтоженный не имел права на жизнь. А я убедился теперь в другом. А значит, ты снова прав. Мораль, не подтвержденная примером, не имеет права на существование. Как дерево, не имеющее корней. А потому сыпятся «малины». Ведь закон, противоречащий естеству, не воспринимается и породившие эти законы «малин» обречены на гибель.

Тебе это было понятно давно. А я только недавно осознал. Но ведь зашедшее солнце не дарит утро. За закатом наступает ночь, жизнь кончается. Ничто не вернуть. Жизнь не повторится. Мне не ждать утра. Я слишком поздно проснулся. И проспал свой рассвет.

Ко мне все чаще приезжает «неотложка». Врачи еще стараются помочь мне. Всеми силами. Но что они могут сделать. В гнилое дерево весна не дарит вешних соков. Вены пересохли. И устало сердце. Смерть, как сестра милосердия у изголовья усталой посиделкой нахмурилась. Прикорнула. А чего ждет? Чего она еще от меня хочет? Других испытаний? Но разве недостаточно я испытал? Разве мало выпало на голову мою? Забрала б сразу. Теперь ведь можно. Но она медлит. И сжимает сердце ледяными пальцами. Нет мочи дышать. Приступы стали продолжительнее и больнее. Это расплата. Горькая расплата за сладкие минуты. Когда она закончится, не знаю. Да и кто может сказать наверняка? Все мы не вечны. Вечна лишь жизнь. Покуда живет в людях доброе, она жива. А суть добра — в прощении.