Эльмира Нетесова - Расплата за жизнь

Никто этого не видел. Но упорные слухи за Саввой ходили хвостом.

— А почему иначе он до сих пор не женился. Ить мужик! И у него все, что надо, промеж ног на месте имеется. И конечно, тоже чешется, как у всех. Куда ему от того деться. Вот он и приспособился — трупоебом стал, пес окаянный, — говорили пожилые бабы, живущие вблизи морга, где работал Савва, боясь и смерти, и предстоящего осквернения.

Никто из них не поверил бы в мужскую сдержанность. Каждый судил по себе. Никто из горожан не знал и предположить не мог, что Савва давно и безнадежно был влюблен в Ленку, какая была много моложе его. А он рядом с этой цветущей розой смотрелся кустом репейника.

Савва давно уже потерял надежду на благосклонность женщины. У ее окон и порога толпились молодые красавцы. Он не мог выдержать конкуренцию. А потому страдал поодаль, в стороне, неприметно для других. Но Ленка знала, видела все.

Савва был вне себя от счастья. И Ленкино условие его ничуть не покоробило, не испугало и не остановило, раз он взялся за такую авантюру.

До этого дня он проделывал то же самое, но безвозмездно, ради собственного кайфа. Теперь ему за это засветило обладание Ленкой и ее любовь, выстраданная, долгожданная. А Савва по натуре был садистом и не умел жалеть свои жертвы ни в жизни, ни на работе.

В тот же день он обдумал, как и с какой стороны взяться ему не только за самого Кешку, но и за всю семью Быковых. Он понимал: чем весомей результат, тем лучше будет вознаграждение.

Иннокентий враз затих. Способности Саввы знали все. Он видел, слышал даже то, о чем лишь думала его жертва.

Кешка тут же позвонил Димке. Сказал, с кем видел свою любовницу. Тот, по своему обыкновению, не придал значения услышанному и ответил: мол, если надо будет, зароет Савву живьем, благо, далеко уносить не надо, кладбище рядом…

… Потапов с Соколовым занимались проверкой аэропорта, когда по городу первым громом грянул слух, что братья Быковы хотели изнасиловать мать Петра Попова, старую кокотку. И что теперь их будут судить. Мол, не миновать обоим сроков, таких долгих, как дорога на Колыму.

— Не хватило им, похабникам, своих жен, позарились на старушку, никого в покое не оставят, охальники. Всех баб и девок понасиловали, за старух взялись. Теперь и нам надо ставни на ночь запирать, — шамкала девяностолетняя Ульяна, жившая в одиноко покосившемся домишке в глубине двора.

— Тебе уже чего бояться? Скоро едино на тот свет отправишься. А вот мне с Дарьей еще жить. А что как среди ночи, как к Попихе, заберутся фулюганы, понасилуют обоих, с сестрой вместе, и живи потом в сраме до гробовой доски, — вытирала вспотевшее лицо шестидесятилетняя Лукерья.

— А как же они это утворили?

О том говорили на каждом перекрестке. В скверах, на скамеечках, на кухнях.

— Забрались к ней ночью в окно.

— Она же в многоэтажке живет. В «кукурузе». Дом такой, полукруглый. Чуть не под небом. К ней только на лифте приехать можно. Не в шалаше живет. Так-то вот запросто никто не влезет. А только те, кому сама отворит.

— Они и приехали на лифте. Не в окно забрались. А открыла им, потому что Быковы с ее Петькой дружили.

— А зачем среди ночи их пустила? Иль другого времени не было? Иль она забыла, какой час?

— Какая разница? Это и белым днем может случиться. Так вот как было. Зашли они к пей в квартиру и враз за собой дверь на ключ. А сам ключ в карман, чтобы старуха выскочить не могла. Враз ей рот зажали. Димка ихний поволок бабку в спальню, на ходу халат с нее сдернул. А Кешка, вот поганец, стал враз повсюду шнырять.

— А чего искал?

— Знамо дело. К ней мужчины не за спасибо ходили все эти годы.

— Во, срамотища! Выходит, они не только понасиловали, а и обокрали!

— Да, голубушка! Такие нынче друзья.

На базаре торговцы хохотали:

— Нашим Быковым ихние бабы в постелях поотказали. Налог потребовали с мужиков. Да такой, что легавым не по карману стало со своими бабами спать! К старухам начали прикипаться. Вдвоем на одну бабку влезли! А ей и половины мужика много! Как заорала! Соседка услыхала, подняла на ноги весь дом. Люди двери вышибли. Глядь, старая в спальне голышом валяется. А эти два быка по веревке на нижний балкон лезут. Оттуда на площадку и в лифт. Там в свою машину и удрали.

— Не бреши — словили их! Теперь в больнице лежат, под стражей, до самого суда их не выпустят. А там — расстреляют, как зверей.

Все было похоже, но не так. Переборщили горожане. Услышав что-то в пересказе, так приукрасили, домыслили и извратили, что от первоначального слуха не осталось ничего. Слушок, брошенный в толпу, обрастал такими деталями и подробностями, что уже через несколько часов возвращался к рассказчику в таком виде, что тот своей информации не узнавал.