Петр Катериничев - Беглый огонь

— Не, — авторитетно возразил Мишаня, — словят. Если маньяк, то словят. У них с этим строго.

— Может, и так. — Витек глянул на остатки вина в бутылке:

— Ну че, еще за одной слетаю? Ссыпай, что ли, свою мелочь…

Я высыпал рублевичи в подставленную ладонь:

— Не, я больше не буду.

— Чего?

— Хватит.

— Как знаешь.

— Опохмеляться — это искусство. Не правильный опохмел ведет к запою, — философически заметил Мишаня. — С бабой замиряться пойдешь?

— Ну, — кивнул я. — На рынок.

— Вот это правильно. Если не дура, сама же и нальет еще.

— Не, Ленка не дура.

— И отдери ее хорошенько. В смысле — оттрахай. Чтоб визжала! Бабы за это все простят! Силенки-то есть?

— Покамест не жаловался. У меня после пьянок стояк крутой!

— Это да… А мы с Витьком — по винцу. А, Витек?

— Ну. А фигли делать в такую жару?

Встаю с лавочки, собираясь отвалить. Но умиротворенную летнюю тишину нарушает урчание мотора — средних размеров джип вламывается в тихий распивочный уголок как мамонт. Из джипа вываливается детина, роста невеликого, но накачан так, что кажется надутым мощным машинным насосом. В майке и коротких штанах, на могучей шее — «голда».

— Досиделись до уродов, — упавшим голосом произнес Витек.

— А чего им до нас? — спрашиваю я.

— Ща морды бить будут. Для куражу. Видать, «папы» ихние велели. На район менты после убийства усиление опустили, им — убыток. Вот со зла на нас и оторвутся… Ноги надо делать…

Но что-то мешало моим сотрапезникам «делать ноги». Во-первых, от этих спортсменов с пропитой печенью не так просто и убежать. Ну а во-вторых…

Униформа. Стриженые маленькие головы на коротких шеях, массивные цепи, поросячье выражение глаз… Все это внушает мирным гражданам такое чувство, какое нашим родителям — расхлябанно-развинченная походочка шпаны пятидесятых, на глаза — косая челка, золотая фикса во рту и, как пелось в песнях, «в кармане финский нож». Признаться, те шпанюги рядом с нынешними мордоворотами — просто тихие и незлобивые романтики… Так что Мишаня с Витьком смекнули правильно: не бегать — побить побьют, но не до смерти. И все же и тот и другой напружинились, готовые ломануться через кусты — наудачу. Логика логикой, а ноги зудят: срываться!

Тем временем из джипа выпрыгнул второй, повыше и пожилистей. Словно угадав намерения алканов, прикрикнул:

— И не вздумайте бегать! Кости перекрошу колесами к ежевой матери! — Глянул на накачанного напарника:

— Развелось всякой твари, а, Бутуз?

— Как грязи!

— А ну-ка, подошли сюда! Живо! На полусогнутых! Вот чего не люблю у нынешней стриженой молодежи, так это напористого хамства! Пацанчикам по двадцать два от силы, оба мужичка им в папашки годятся, силу на них мерить — как-то западло, и слова другого не подберу! Есть в этих новых корешках то самое подло-отмороженное: сила и здоровье всегда победят немощь и разложение! Вот эта «премилая» философия и погубила Третий рейх; поддатые мужички вовсе не арийской наружности, разозлимшись, размотали к едрене фене белокуро-конопатых бестий по пням и кочкам!

Ну, да это философия. А теперешний расклад мне просто противен.

— Да мы тут просто бутылочку распить… — тихо, стараясь сохранить хоть остатки самоуважения, заобъяснял Витек.

— А ну, пасть закрой! — Короткий крепыш сгреб Витька за ворот давно не стираной рубахи так, что она треснула, ткнул костяшками в нос… Раздался противный хруст, Витек осел, крепыш отпустил его, давая упасть на землю и намереваясь всласть помесить ногами… Мишаня не выдержал: ломанулся-таки через кусты. Но никто за ним и не погнался, развлекуха у парней уже была. Жилистый направлялся прямо ко мне:

— А ты чего, болезный, бороденку запустил? Побриться некогда, алкотня зассанная?

Он шел мягонько, пружиня тренированными ногами в дорогих кроссовках; видимо, бить меня руками он брезговал, решил оттянуться «на дальних подступах», но всласть. Добавил, куражась:

— Ща я тебе яйца посчитаю, чтобы таких вот выблядков больше не плодил!

Ну, это… На святое замахнулся…

Одним прыжком я оказался в метре от него и воткнул кулак правой точно под сердце — такой удар по эффективности превосходит удар в солнечное сплетение, тем более пресс спортсменчику я мог и не пробить.

Челюсть у отморозка слегка отвисла, но вдохнуть он никак не мог; парень вытаращил на меня лупатые глазки, полные удивления и боли. А я тем временем поддел незащищенный подбородок крюком снизу, чуть отпрыгнул, подхватив крутого за цепь, и левой же, четырежды, как на тренировке, пробил по чисто выбритой, пахнущей дорогим одеколоном физиономии, превращая ее в нечто однородное.